Начало

Разговаривали привычно тихо, вполголоса. Битые. Но и рабство по приговору за кражу булки не дадут. Ну, всё, вот теперь всё. А Кервин не пришёл. Почему? Не захотел, побоялся? Интересно, парни откуда узнали? Известили? Кто? Наверняка, Кервин. И Жука он. Про Жука сам ему как-то рассказал, и Кервин загорелся, чтобы Жук у них по проблемам законности выступил. Обещал свести, да всё недосуг было. Теперь они без него. Ну, про Жука понятно, а парни… Обалдуи, вздумали ему прощальный салют отдавать. Как бы им за это солоно не пришлось, придерутся и, ну, не трибунал, а льготы ветеранские могут урезать. Тот же гадёныш вой подымет, а генерал не откажет. Он впервые про себя не назвал их отцом и братом. И поймав себя на этом, улыбнулся.

– Чего лыбишься? – спросил сосед.

– Тебя не спросил, – ответил Гаор, не поворачивая головы.

Ставить себя сразу надо, исправлять всегда трудно.

– Ты того… – сосед не договорил, угрожая не словами, а интонацией, что всегда действует лучше слов.

– Ты тоже не этого, – посоветовал Гаор таким же намёком.

Машина мелко затряслась, как переезжая через рельсы. Если он ничего не путает, то уже недалеко. Рабское Ведомство за складами. Там и железная дорога, и шоссейки. На склады ему как-то приходилось ездить, ещё в училище. Он не пошёл в увольнительную, и каптенармус взял его с собой за амуницией. Его и ещё двоих, тоже оставшихся, нет, оставленных на выходной в казарме. И когда уже служил, тоже случалось. Он помнит: целый город. Вот и опять затрясло, в пятый раз. Пятая колея.

– Склады что ли?

– Они.

– Значит, скоро.

– Бывал уже?

– Или торопишься?

– Не бойся, не опоздаем.

Кто-то даже рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся. И кашлял долго, надсадно, с хриплым бульканьем.

Под этот кашель они и доехали.

Выгружали опять в подземном гараже. Отстегнули, вывели, поставили вдоль стены.

– Не оборачиваться. Не разговаривать.

У Гаора ощутимо мёрзли ноги, да и остальные потихоньку переминались на цементном полу. Вышел он первым и стоял с краю, но у надзирателей, видно, свои расчёты, потому что из строя выдёргивали не подряд, а по какому-то своему выбору. Наконец ткнули дубинкой в плечо и его.

– Ты. Пошёл.

У стола сержант с зелёными петлицами, на столе бумаги, рядом на полу корзина с наручниками. Сержант молча проверил номер на его ошейнике, приподнял ему волосы и долго разглядывал клеймо. Потом листал бумаги, что-то вычитывал. Он равнодушно ждал. Его ни о чём не спрашивали, а даже до училища, ещё Сержант ему объяснил, что лезть с пояснениями – это только себе вредить. Наконец сержант принял решение.

– В седьмую.

С него сняли наручники – руки сразу бессильно упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах – и скомандовали:

– Руки за спину. Вперёд.

Потом Гаор много раз думал, что заставило сержанта сделать этот выбор. Потому что долгое раздумье, листание справочников и списков и решение поместить его именно в седьмую камеру, спасло его. Если не сохранило жизнь, то от многих колотушек и неприятностей избавило. Чем бы ты ни руководствовался, старший сержант Рабского Ведомства на первичной сортировке в Центральном Накопителе – Большом Отстойнике по-простому – сочувствием или трезвым расчётом, нежеланием портить товар перед продажей или солидарностью с ветераном – на мундире сержанта теснились нашивки за ранения и бои, но спасибо тебе. Но понял это Гаор потом, а оценил ещё позже.

Здесь лифтов не было. Его спустили на два пролёта по обычной лестнице, открылась решетчатая дверь, и перед ним неожиданно шумный, заполненный гулом множества голосов коридор.

– Вперёд.

Слева глухая стена, справа решетчатые стены камер. За решётками оборванные, лохматые, небритые, в ошейниках… Некоторые стоят у решёток, с интересом разглядывая проходящих, а многие и голов не поворачивают, занятые своими делами.

– Стой.

Надзиратель откатывает дверь.

– Заходи.

Он медлил, и ему помогли пинком в спину. За спиной лязгнул, отгораживая его от прежнего мира, замок.

– Ребя, новенький!

Его сразу окружили, он инстинктивно прижался к решётке, пытаясь прикрыть спину, получил несильный, но ощутимый укол, как от тока, и невольно шагнул вперёд.

– Эй, паря, ты чего?

– Да он новик, лоб красный!

– Ребя, обращённый!

– Слон, обращённого сунули!

Что прирождённые не ладят с обращёнными, он узнал позже, а о причинах этой вражды не так узнал, как сам потом догадался, и принял сторону прирождённых. А тогда просто почуял грозящую опасность, и попытался поднять, прижать к груди сжатые кулаки, но онемевшие от наручников руки плохо слушались, а рабов было слишком много.

– Ща мы его…

– В параше купнём!

– Точно!

– Давай его сюда!

– Ребя, а рыжий он чего?

– Ублюдок всё равно…

– Ща мы тебя, тварь ублюдочная…

– Слон, клеймо ему посмотри, ворюга или мочила.

– Один хрен, в парашу его.