Начало

Рассмеялся и Гаор, наконец, сообразив, в чём дело. Надо же! Седой продолжал смотреть на него, и он уже негромко пояснил.

– И чтоб не думать. О печке.

– Я понял, – кивнул Седой. – Вот они и не думают. С этим жить нельзя. Ты на фронте много о смерти думал?

Гаор вздохнул.

– Думай не думай, она всё равно рядом ходит. Бережёшься, конечно, а… – он не договорил.

– И здесь так же, – грустно улыбнулся Седой.

– Так что? – зло усмехнулся Гаор. – И здесь фронт?

– А ты не понял ещё? – ответил вопросом Седой.

– Ну, так, кто выжил, тот и победил!

Гаор легко спрыгнул с нар и опять пошёл в угол к решётке.

На этот раз ему никто не мешал, хоть и следили за ним. Не оборачиваясь, он чувствовал на себе эти зоркие, не враждебные, но очень внимательные взгляды. Он, не спеша, не дёргаясь, размялся, разогрел мышцы, растянул суставы, отжался стоя и лёжа, на ладонях, на кулаках, на одной руке, прокачал пресс. Дальше надо бы броски вспомнить, но нужно место и противник-партнёр, ладно, обойдёмся, теперь на расслабление, чтоб мышцы остывали медленно, без надрыва, и всё. Он встал и потряс руками, окончательно расслабляя мышцы, встретился с внимательными глазами следивших за ним сокамерников и смущённо улыбнулся.

– Ну, как, – спросил Бурнаш, – разошёлся жеребчик?

Облегчённо грохнул хохот. Рассмеялся со всеми и Гаор.

– Да-а, так ты любую бабу заездишь!

Посыпались шутки, подначки и воспоминания.

– Всем хорошо, – рассуждал Лысок, – и паёк добрый, и прижима нет, а вот баб не дают.

– Эй, Бурнаш, про Таргуйский поври.

– А вот я помню…

– Эй, Рыжий, а на фронте бабы есть?

– Ошалел? – изумился Гаор и тут же засмеялся. – Там одна баба гуляет. Приласкает, так приласкает. Смертью называется, слыхал?

– Да ну её!

– Со смертью не шути, ты ещё сортировку пройди.

– Да им стенку прошибить можно, что ему сортировка.

– А не скажи, всяко бывает.

– Это уже Судьба-сестра.

– Судьбу заговорить можно.

– А почему судьба сестра? – тихо спросил Седого Гаор.

Но ответил ему Чалый.

– Судьба со Смертью сёстры родные. Вдвоём ходят. Где поспорят, где помирятся, ну, а человеку-то решение ихнее…

– Врёшь, паря, – вмешался Бурнаш. – Судьба старшая. Она решает, а Смерть только сполняет.

– Точно, – согласились сверху, – Смерть под Судьбой ходит.

– А ну вас всех в болото лешачье! – взорвался один из новеньких. – Завели. Накликать, что ль, решили? Ну, он новик, лоб красный, так и мозги набекрень, а вы-то чего?!

– А ты не бухти! – сразу стал весело задираться Чеграш. – Мы и укорот сделать могём.

Так, то в перепалках, то в играх и трепотне шёл день. И всё началось неожиданно, после поверки, когда и одеяла уже выдали, и улеглись все, а свет чего-то не гасили. По коридору мимо решётки несколько раз прошли надзиратели, и чего-то не по одному, а вдвоём.

– Блатяг обыскивают, – прислушался к шуму в дальнем конце Гиря.

– Точно, – откликнулся Бурнаш.

Свет не погасили, так и поговорить можно. Но с нар встать никто не рискнул.

– Чего они?

– Забыли чего?

– А ты спроси.

– Цыц, – рявкнул Слон.

И вовремя. Надзиратель стоял у их решётки. Все затихли, будто спят. Но в щёлки между одеялами – почти все заворачивались с головой – блестели глаза, и обмануться надзиратель, конечно, не мог. Но почему-то промолчал. И не постучав дубинкой, голосом позвал Слона.

– Старший, иди сюда.

Слон вылез из одеяла и подошёл к решётке. Камера затаила дыхание, прислушиваясь. Но надзиратель говорил слишком тихо, а Слон молча мотал головой в ответ. Чего ж это такое? Слон вдруг обернулся, нашёл взглядом и поманил Седого. Тот быстро встал и подошёл. Теперь говорили надзиратель и Седой, а Слон стоял рядом и слушал. Наконец Седой кивнул, и надзиратель ушёл.

– Слушайте все, – заговорил Седой. Негромко, но тишина такая, что не услышать нельзя. – Сейчас к нам приведут одного. Новообращённого. Он ляжет здесь, у решётки, чтоб к параше и крану доступ был. И никто, слышите, никто не подойдёт к нему. И не заговорит с ним, и не ответит ему. Утром, перед поверкой его заберут. Понятно? И кто у стены, давайте на нары, а остальные потеснитесь. Чтоб рядом никого не было.

Распоряжение Седого выполнили быстро и молча.

– Ежли трепыхнётся кто, – мрачно сказал Слон, – самолично в параше утоплю! Вы меня знаете.

Камера ответила неясным тихим гулом. Тон Слона исключал всякие возможности другого исхода.

Гаор – он всё-таки, хоть лоб уже и не чесался, лица одеялом не закрывал – осторожно покосился на соседей. Явно ошарашенные лица, похоже, и им такое впервые. Что же это? Интересно.

Двое надзирателей подвели к их камере высокого бледного мужчину в испачканной кровью одежде. Его короткие чёрные волосы торчали вверх, открывая лоб, и Гаор даже прищурился, вглядываясь в клеймо, плохо различимое на покрасневшей воспалённой коже. Квадрат… а в квадрате… волна? Как это? Волна – насильник. Квадрат – убийца. Убийца и насильник? Маньяк? Седой и Слон отступили от решётки. Надзиратель открыл дверь.

– Заходи. Здесь и ложись. В угол иди, понял? И не шевелись.

Тот молча выполнял приказания. Седой и Слон молча стояли, как бы отгораживая его от нар.