Начало гражданской войны

Говорил с начальником штаба генералом Хрещатицким; многоглаголивая и сладкоглаголивая бестия, по своему содержанию замечательно подошедшая к харбинскому болоту.

Неизвестно почему, стал подделываться под мои взгляды, нещадно ругал атаманов и яростно выражал мнение о необходимости их ликвидировать; я смотрел на него не без удивления, так как знал про все его связи с этими же самыми атаманами; рассказал мне сказку для грудных детей о том, что американцы предлагали Хорвату безвозвратную ссуду за то, чтобы он согласился на введение в состав управления нескольких американцев. Особенно сладко пел о проекте создания русской армии при помощи японцев, при чем распластывался в восхвалении честности и незаинтересованности японцев, которые-де только и думают о том, чтобы восстановить Россию, нещадно ругал генерала Нокса, называя его провокатором, желающим спасти Англию русской кровью; пришел в священный ужас и усугубил свое доказательное рвение, когда я высказал свое сомнение о бескорыстности японских симпатий.

Вообще, японцы недаром потратили деньги, приёнив к себе этого ловкого и жадного проныру, сладенького, вкрадчивого, внешне отлично вылощенного, а внутри химически чистого от принципов порядочности; знавшие его раньше, говорят, что таким он сделался только здесь под влиянием увлечения политикой, сильного честолюбия и любви к кутежам и женщинам.

10 ноября. Газеты полны перечислением разных высоких персонажей, отдельно и группами текущих с запада во Владивосток, Японию и Америку со всевозможными явными и тайными миссиями и поручениями; миссии и поручения в огромном большинстве — фиговые листы, прикрывающие желание удрать от тяжелой работы, а также быть подальше от неопределенной, а подчас небезопасной атмосферы разных Уф, Самар, Омсков и Томсков.

12 ноября. С запада сообщают, что в Томске и Мариинске были военные бунты, — прямой результат несвоевременного и неподготовленного призыва; сейчас еще рано начинать новые формирования, ибо собранные, — и собранные по принуждению, — толпы крестьянской и городской молодежи, душевно больной и взъерошенной всеми революционными эмоциями и переживаниями, являются готовым и восприимчивым материалом для любой пропаганды и для выступления против власти. Вдохновители разных мобилизаций и наборов не учитывают совершенно настроения и обстановки и продолжают жить по старым указкам: приказать, тащить, заставить, экзекуцировать, цыкнуть и т. п., забыв, что за всем этим не стоит уже ни старого авторитета, ни прежних сил и средств для принуждения.

Трудно понять, для чего собирать парней, которых затем боятся так, что не дают им винтовок и держат последние под сильными офицерскими, при пулеметах, караулами. Здоровой силы не получают, но, собирая молодежь в большие скопления, облегчают их общение, организацию и делают их опасными для самих себя.

19 ноября. Всеволожский, вернувшийся с западной ветки, рассказывает, что, проезжая через Хайлар, видел стоявший семеновский поезд; на вагоне атамана красовалась надпись: «без доклада на входить, а то выпорю», поистине казацко-разбойничье остроумие.

21 ноября. Из Омска сообщают, что начальник тамошнего гарнизона полковник Волков и другие участники незаконного ареста министров преданы военно-полевому суду. Надо радоваться такому удачному началу, долженствующему положить предел покушениям разных кандидатов в переворотчики и атаманы; надо надеяться, что у адмирала есть сила, чтобы поддержать начатый правильный курс.

Очень туманны фигуры министров нового состава; успех работы зависит от их способности уйти сразу от партийности и стать на чисто деловую почву.

22 ноября. Семенов в самой резкой форме потребовал, чтобы адмирал немедленно отменил свои приказ о предании суду Волкова, Красильникова и К⁰, угрожая, при неисполнении его требования, самыми решительными мерами; пока же, остановил всякое сообщение востока с Омском и прекратил работу телеграфа.

Это — уже открытое восстание, поднимаемое кучкой разбойных негодяев, недовольных Колчаком за время его командования в Харбине и понимающих, что с утверждением адмирала у власти им предстоит конец. Они идут ва-банк, поднимая бунт в тылу Омска, переживающего тяжелые дни внутренней неурядицы и внешних неуспехов.

Прав я был, когда считал их белыми большевиками, работающими только на потеху собственной жадности, распущенности, разврату и общей нравственной мерзости. В их пьяных башках, ошалевших от безнаказанности, видимо, неспособна шевельнуться мысль, какую мерзость они делают против той родины, которую хвастаются защищать; трясясь за свою шкуру, за свою вольную и разбойную жизнь, они замахиваются на неприятную для них фигуру адмирала, а бьют по всему делу восстановления государства.

Что же смотрят японцы, весьма помпезно представленные около атамана? Трудно поверить, чтобы они не знали о посылке этого омерзительного ультиматума.