Начало хороших времен

А разве был он пошляком?! Никогда он не был пошляком!!! Ни раньше, ни вообще не был он пошляком! Есть даже теория — кто это говорил?.. — что к сорока годам наступает у мужчины физиологический переворот: наступает возрождение, он ищет перемены, все ищут перемены истинной, новой жизни… Нестарому человеку нужна нежность, нужна мягкость женская и понимание, нужны забота и доброта! «Умные вы мальчики, — прощая их, вздохнул Олег Петрович, — умные девочки, доброй ночи…»

И, обогнув «Прогресс», вошел осторожно в сквер — там, где присыпано золой, — по черной, по вьющейся дорожке, а за тополями уже светились окна его дома, и все тополя были корявые, грубые, в наростах и словно с поднятыми вверх руками, и все обрублены по локти, а из наростов как колтун, торчали в стороны острые ветки.

«Что ж поделаешь, — подумал печально Олег Петрович, толкая дверь в подъезд, — ни черта не поделаешь», — поднялся выше, выше, выше по железным ступеням опять на свой этаж, в этот коридор бесконечный, где рядом с каждой дверью, как часовые, стояли на табуретах керогазы, а от метровых сводов, от старого кафеля под каблуками было так холодно и звучно.

— Танцкласс, — пробормотал Олег Петрович и прислушался: но «арфисты» не играли. Тогда, надавливая плечом, отпер он свой замок, сбросил быстро пальто, и шарф, и шапку на раскладушку, включил настольный свет.

— Займемся! — сказал решительно Олег Петрович, опираясь о стол кулаками, и не без отвращения посмотрел на записи и книги.

Стол шатался, и был он чужой, и запах, главное — запах в голой, казалось, комнате, был казарменный, очень чужой!.. Разве что раскладушка рядом была собственная — новая, да чемодан под ней, и на полу стоял зеленый, совершенно новый его чайник…

«Эх, — подумал Олег Петрович, выпрямляясь, — если бы… Ну если бы сейчас, прямо сейчас предстал бы некто и так сказал: «Дорогой Олег, я — золотая рыбка…» Что бы можно было заказать?! Бессмертие? — спросил Олег Петрович совсем как младенец и пошел, пошел от стола. — Славу?.. Молодость? Жизнь блестящую?» Олег Петрович усмехнулся.

«Для современного человека, — невесело подумал он, — в культуре, в традициях глубинных — истоки силы нравственной, моральная опора в жизни…» — и стиснул руки за спиной, предположил, например, такое: как если бы живы были отец и мать и он бы к ним приехал… Ну хоть на месяц или два к добрым, к любящим, к уважаемым старикам!.. В благословенный, в деревянный, в белокаменный городок, в свои истоки, где сад за окнами, и покой, и ласка, и душевность, где книги всюду, портреты «старины глубокой»… в дом, которого не было у него никогда, как вовсе не было родного города никогда, ибо какие ж с отцом-военным и активисткой мамой могли быть собственные пенаты?..

— Ну, кто?.. — бешено спросил Олег Петрович и послушал резкий стук, расцепив руки. — Кто там?! — Потом осторожно откинул все ж таки крючок на двери.

Неизвестный человек стоял в коридоре, очень худой, не двигаясь, тяжко сжимая зубы, кулаки его были опущены. Но стоял он настойчиво, даже устремляясь вперед, в старом, узком, длинном пальто, воротник его был поднят, а из-под кепки прямо на Олега Петровича горели, блестели и потухали дьявольские его глаза.

— А… — сказал Олег Петрович. — Вы… вы куда?! — сказал Олег Петрович.

Слабый, такой недостаточный свет был в коридоре, да и все двери слева так же, как двери справа, были притворены, только низенький Кирилл Афанасьевич с седой бородой, в мягких домашних валеночках, в меховой безрукавке с зеленым верхом жарил рыбу на керогазе.

— Витя, — забеспокоился Кирилл Афанасьевич, прикручивая керогаз, и приблизился. — Очнись! Они переехали — Иван Сергеевич, Вера Павловна!

— Они переехали, отсюда переехали! — подхватил с облегчением Олег Петрович. — Увы. — И даже ладони развел от сожаления. — Получили квартиру.

— А Хэм, — не двигаясь, сказал сквозь зубы человек, — есть?

— Кто?..

— Почитать. Хэмин-гу-эя.

— Нету, — вздохнул Олег Петрович. — Увы, нету.

Человек медленно, очень медленно, уничтожая, провел по нему глазами и пошел, почти не качаясь, прочь, к лестнице.

Олег Петрович поднял брови и поглядел на Кирилла Афанасьевича.

— М-да, — сказал ему добрый Кирилл Афанасьевич. — Рыбки не хотите?

Олег Петрович помотал головой. Кирилл Афанасьевич улыбнулся сочувственно и потрогал тихонько кончик бороды.

— Иван Сергеич, — пояснил он сочувственно, — был очень отзывчивый, вежливый и умный человек. Ленинградец бывший, как вы слышали, на пяти языках читает свободно. Да. Ну, если, к примеру, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич, — хотя бы: что говорил Иван Сергеич о зеркале… К примеру. Когда человек смотрит в зеркало, — объяснил ему Кирилл Афанасьевич, — то это смотрит человек не своими, вообще не собственными глазами, а как бы глазами других людей. Представляете? Глазами тех, кто мог бы им заинтересоваться и оценить. Поэтому… — поднял он палец и замолк: заскрипела, двинулась осторожно Ниночкина дверь, и мелькнула там черная Ниночкина челка на испуганном лице и даже ее смуглое, ее пышное голенькое плечо! Все мелькнуло там, э-эх, мелькнуло и исчезло…