Начало. То да сё…

— Ну что, к делу? — спросил Андрей. — У нас всех к тебе предложение. Мы вроде как коллективно навязываемся к тебе в соавторы. А если короче — нам всем очень хотелось бы, чтоб ты снял фильм по «Последней жертве» Островского.

Островский меня никогда не вдохновлял, желания пополнить ряды его экранизаторов не было.

— Понимаю, это неожиданно. Но не надо пугаться. По сути, во многом этот фильм мы уже сочинили. Миша, скажем, сделал совершенно восхитительные эскизы. Ты саму пьесу помнишь?

— Смутно. Очень.

— Сегодня вечером ты ее вспомнишь идеально, во всех подробностях…

С безучастной покорностью я представил себе барынь в платьях на ватной подстежке, купцов, накладные бороды, что-то пыльное, нудное, тухлое, жеваное-пережеваное.

— Выбрось все из головы. Миша, покажи ему эскизы.

Миша извлек шесть или семь листов нечеловеческой красоты, изящества, — волшебное какое-то облако Замоскворечья, преображенное в калейдоскоп вещей, вещиц, расписок, свечей, долговых книг… Каждая отдельная деталь, каждый эскиз в целом казались филигранной классической русской живописной обманкой.

— Впечатляет? — поинтересовался Тарковский. — Ты талантливый человек, тебе это не может не нравиться.

— Впечатляет, — подтвердил я.

— Декорации практически уже придуманы. Мы хотим, чтобы главную роль играла Мишина жена. Она прелестная артистка, мы вместе учились…

Я еще раз почтительно раскланялся с Викой Духиной, действительно очаровательной женщиной, и в дальнейшем при каждом ее взгляде в мою сторону радушно кивал ей в ответ и даже, по-моему, иногда довольно по-дурацки подмигивал: получалось нечто наподобие слабовыраженного психопатического тика, одновременно выражающего всяческое мое расположение к будущей героине.

— А главную роль, — твердо продолжал Тарковский, — у нас сыграет гениальный артист. Ты, конечно, знаешь Яншина?

— Знаю Яншина, — подтвердил я.

— Нет, ты не знаешь Яншина. Сегодня мы пойдем в театр, и ты посмотришь, как он играет Прибыткова. Это та самая гениальная русская школа психологической игры, о которой все говорят, но практически никто ее не видел. Буквально через полчаса мы едем на спектакль. С Яншиным уже договорились, он нас ждет. Ты должен его очаровать: у тебя есть реальная возможность сделать превосходный фильм и поработать с гениальным актером. Равный ему за всю историю русской сцены только один — Михаил Чехов, других не знаю. Снять картину мы уговорили Георгия Ивановича Рерберга.

Андрей Тарковский

Георгий Иванович все с той же мрачноватой снисходительностью кивнул головой, признавая, что да, действительно уговорили — иначе не сидел бы здесь, не пил бы коньяк, не закусывал бы лимончиком. Со значительным видом Гога посматривал на меня орлиным взором, видимо прикидывая, как лучше вознести меня к сверхгорним вершинам великого искусства.

— Еще я договорился с Рустамом Хамдамовым, — продолжал Тарковский. — Ты его знаешь?

— Знаю.

С Рустамом мы были почти сокурсники, он поступил во ВГИК годом раньше.

— Так вот, Рустам согласился сделать нам часть костюмов и шляпы. И наконец, — сказал Андрей, вдруг густо покраснев, и я понял, что сейчас сверх всех роскошеств получу еще нечто невообразимое, чрезвычайно его волнующее. — Если не будешь возражать, Дульчина сыграю я.

Столь растерянным и даже просящим я не мог себе его представить, да и позже ничего подобного никогда не видел. Он словно уже смотрел на меня с другой, подвластной режиссеру стороны киноаппарата.

— Правда! Я способный артист, — ловя мой ошарашенный взгляд, как бы продолжал уговаривать меня Тарковский. — Можешь спросить у Ромма. Честное слово. Он видел меня в этюдах, всегда хвалил: «Андрюша, у тебя хорошо получается».

Я понял, что сняться в картине он хочет страстно. Мечтает. Может быть, как ни о чем другом.

— Я чувствую, у тебя какое-то недоверие ко мне. А я эту роль просто вижу.

Тарковский встал и показал, как Дульчин входит в двери: бочком, с трясущимися, вывернутыми вовнутрь коленями. Одет Андрей при этом был в какую-то мексиканскую куртку с бахромой, отчего показ выглядел вполне нереально. Но уверенно говорю, из всех яств, предложенных мне в тот вечер, это было самое грандиозное.

— Ну как, наше предложение в принципе впечатляет?

Предложение сверхвпечатляло. Меня приглашали безбедно жить в совершенно другой стране, в мире всеобщего благоденствия, неких эллинских радостей, немыслимых художественных восторгов, дорогих блюд, недоступных и неизвестных простым смертным. Я был просто расквашен.

— Ты не волнуйся, не волнуйся, — то и дело, тоже вполне по-психопатски подмигивая мне, говорил Андрей. — Если что, я тебе помогу. И в режиссуре, и во всем. Вместе как-нибудь одолеем… Не такое одолевали!..

Возразить было нечего. Как китайский болванчик, я все кивал головой, не сомневаясь в истинности его слов. Буквально через мгновение мы вдруг оказались в театре Станиславского, где я и увидел великого актера, действительно гениально игравшего Фрола Федулыча Прибыткова. Потом всей гурьбой мы пошли за кулисы, жали Яншину руку, Андрей говорил, кивая на меня:

— Это он, мы вам про него говорили.