Начинается ночь

Но проходили месяцы, а Мэтью, похоже, молчал как рыба. Джоанна явно оставалась не в курсе того, что Питер уже давно вырос. Тогда он решил действовать. Начал с того, что выработал новую манеру сидеть (тщательно отрепетированная ковбойская поза: локти на спинке дивана или кресла, ноги широко разведены и слегка согнуты в коленях, — поза человека, готового немедленно вскочить и ринуться в бой) и говорить (несколько нечленораздельно, гипнотическим, пусть и не слишком уверенным баритоном, который он, пыжась что есть сил, вытягивал из глубины диафрагмы). Но признание не приходило, и Питер пустился во все тяжкие. Невзирая на свою природную застенчивость, он сразу же раздевался до трусов, стоило им с Мэтью оказаться одним в комнате (Знаешь, у моего брата такое тело, он настоящий атлет); еще он напевал — негромко и как бы невзначай — любимые Мэтью песни Кэта Стивенса (Знаешь, мой брат очень музыкальный, и у него отличный голос), и, наконец, приближаясь к своему тринадцатилетию, он, когда бы и о чем бы они ни разговаривали с Мэтью, смотрел ему прямо в глаза особым взглядом, который, по его задумке, должен был выражать нежность и проницательность, глубокое заинтересованное внимание (Знаешь, у моего брата настоящий талант сопереживания, он очень тонко чувствующий человек).

Вспоминая все это десятилетия спустя, Питер только диву давался, как ему ни разу не пришло в голову, что Мэтью мог принять все эти манипуляции на свой счет. Такая сосредоточенность на одной-единственной цели с годами сделала его неплохим бизнесменом и… никаким шахматистом. Однажды ночью за несколько дней до своего тринадцатилетия до него вдруг дошло, что весь этот затянувшийся спектакль в лучшем случае вообще не был замечен (и, соответственно, не дошел до Джоанны), а в худшем был интерпретирован совершенно катастрофическим для него образом (Знаешь, по-моему, мой младший брат на меня запал).

Той февральской ночью (февраль в Милуоки: после трех уже темно, в окна колотится снежная крупа, похожая на крохотные ледяные шарики замерзшего кислорода), когда Питер и Мэтью лежали в своих одинаковых кроватях, как обычно болтая перед сном, и Мэтью — перед тем как выключить свет — рассказывал какую-то очередную историю об очередном идиотском "фо па" Джоанинного бойфренда Бентона, Питер вылез из кровати (в одних трусах и — уступка холоду — шерстяных носках) и сел на краешек кровати рядом с Мэтью, придав своему лицу выражение глубочайшей заинтересованности.

— Вообще-то он нормальный парень, — говорит Мэтью, — ну, то есть, не злой и все такое, но ведь не надо быть профессором сердцеведения, чтобы догадаться, что не стоит дарить своей девушке на день рождения билеты на хоккей.

Он умолкает и удивленно смотрит на Питера, волшебным образом оказавшегося на его кровати. Ничего подобного никогда еще не случалось, и Мэтью требуется несколько секунд, чтобы осознать происходящее. Он смотрит на Питера, ловит его взгляд "говори мне все без утайки" и спрашивает:

— С тобой все в порядке?

— Конечно.

— Что происходит?

— Ничего, я тебя слушаю.

— Пити…

— Питер.

— Питер, ты ставишь меня в неловкое положение, понимаешь?

— Понимаю.

Неловкое положение… А теперь скажи: "Знаешь, в тебя влюбилась Джоанна Хёрст".

— Ты что, что-то… нет, мне трудно об этом говорить, ты испытываешь какие-то особенные чувства в последнее время?

— Эээ… да… наверное.

Прости, Бентон, надо было подарить ей что-нибудь получше.

— Все нормально. Я понимаю.

— Понимаешь?

— Думаю, да. Но, может быть, ты мне все-таки что-нибудь скажешь?

— Нет. Я не знаю, как сказать.

— Это мне тоже понятно. Братья, ДНК — что тут поделаешь?

— Угу.

Повисает пауза. Питер собирается с духом и выпаливает:

— Значит, ты ее тоже любишь?

Тишина. Жуткая. Ледяные частицы воздуха колотятся в оконное стекло, словно их швыряет какой-то великан.

И тут наконец до Питера доходит… Не все, но тем не менее. Он позвоночником чувствует, что произошла ошибка — он открыл не ту дверь. Мэтью смотрит на него тем самым проникновенно-внимательным взглядом, который он так тщательно отрабатывал последнюю пару месяцев. Вероятно, такое выражение глаз — не его изобретение. Он просто позаимствовал его у Мэтью. ДНК — что тут поделаешь?

— Нет, — говорит Мэтью. — Я не влюблен в Джоанну. Ты влюблен, да?

— Умоляю, умоляю, умоляю, ничего ей не говори.

— Не скажу.

И больше, как это ни поразительно, они к этому разговору не возвращались, причем не только той ночью, но и вообще никогда. Питер ушел к себе, лег и накрылся одеялом до самого подбородка. Мэтью выключил свет.

***