Начиналась жизнь

Когда капрал ушел, Курта прошиб пот. Первое, что ему пришло на ум — немедленно нагнать Либхен и сказать ей, чтобы она была осторожна, потому что капрал может причинить ей зло. Сейчас ему уже ясно, что Либхен была права. Ему не следовало во второй раз нагонять ее. Но теперь он должен встретиться с ней. Он побежит и нагонит ее. Если у нее что-нибудь найдут, то он, Курт, пропал. За связь с большевиками его не пощадят. Теперь военное время. Быстро шагая, он рыщет глазами по лицам прохожих, ищет Любу. Но скоро начинает понимать, что ходит напрасно. Город ему незнаком, адрес ее ему неизвестен. Он взглядывает на небо: западный край неба пламенеет ярким огнем…

7

Ночь, коптит лампочка. Тевье, согнувшись, сидит за столом. Он вытаскивает наметки и при этом напевает себе под нос:

Ой, чи не видел ты,
Чи не бачил ты
Моей овцы?
Отвечает он: «Нет!»
Ой, бида-биду,
Нема, ниту,
Ой, як же я
Домой пиду…

— Открой! — внезапно раздается сильный удар в дверь.

— Кто там?

— Отворяй, жидовская морда!

Не успел Тевье подойти к порогу, как дверь была уже сорвана и в комнату ввалились три гетманца и немецкий сержант.

— Тут живет жидовский портной Тевель Аронов?

— Да, это я портной Тевель Аронов. Почему так поздно?.. Садитесь, панове…

— Начинай! — гаркнул один из гетманцев.

Гетманцы стали швырять на пол все, что попадалось им под руку.

Долговязый сержант, у которого ненависть и презрение так и прут из его маленьких глазенок, подходит, словно он здесь хозяин, к занавеске, разделяющей комнату, и срывает ее. Там спит Люба. Она спрыгивает с кровати, наскоро набрасывает на себя платье, твердым шагом подходит вплотную к сержанту и мерит его взглядом, полным ненависти.

— Кто вам дал право устраивать здесь погром?

— По долгу службы… — вежливо отвечает сержант и разводит руками.

«Не выдал ли меня Курт Лорбер? — мелькает у Любы. — Вероятно, капрал хорошенько прижал его, и он испугался… Но они у меня все равно ничего не найдут». Накануне вечером она разорвала и сожгла все подозрительные бумажки и брошюры. Пускай ищут! Она бросает взгляд на вещи, разбросанные по всей комнате, на длинного сухопарого сержанта, что со странным равнодушием стоит в стороне и с чувством собственного достоинства курит тонкую папиросу. Ее охватывает сильное желание схватить стул и кинуть в его мерзкую рожу. Однако Люба сдерживает свой гнев и старается быть спокойной, совершенно спокойной.

Тевье стоит в углу, сгорбившись, испуганный. Он смотрит на кучу одежды, книги, подушки, сваленные на полу, и думает: «Все из-за нее, из-за Любы!»

Рива, заплаканная, жмется к двери и жалостливо глядит на Любу, точно хочет сказать ей: не бойся, доченька!..

Уходя, сержант говорит:

— Твое счастье, еврей, что ничего не нашли!.. А то ты б у меня отведал, что значит немецкая власть…

С Любой сержант попрощался вежливее. Он даже снял перед ней фуражку.

— Простите, барышня, за разбитые тарелки… Ничего не поделаешь… По долгу службы…

Гетманцы с собачьей преданностью улыбаются сержанту. О, найди они здесь хоть что-нибудь подозрительное, уж они б показали этому немцу, на что они способны. И чтобы все-таки показать немцу, на что они способны, один из гетманцев подошел к Тевье и с такой силой толкнул его, что Тевье с грохотом упал на разбитую посуду и раскровянил себе лицо и руки.

8

Утром Люба увиделась с товарищем Андреем, одним из руководителей подпольного партийного комитета.

Товарищ Андрей, высокий, с бритой головой, с быстрыми пытливыми глазами, встретил ее приветливо.

— Что слышно нового, Люба?

— Товарищ Андрей, вчера ночью у меня был обыск…

— Обыск? В чем дело?

Люба молчит.

— Нехорошо, Люба, нехорошо. Значит, ты была неосторожна… Так не годится! — Он начинает быстро-быстро шагать по комнате. Из-за его блестящей головы, кажется, что по комнате мелькает огонек.

— Вот что, Люба, — останавливается он на минуту, — придется временно отстранить тебя от работы.

Кровь бросается Любе в лицо.

— Я не согласна!

— Что значит, ты не согласна? — спрашивает товарищ Андрей совершенно спокойно. Однако Люба чувствует под этим напускным спокойствием сдержанный гнев.

— Если вы полагаете отстранить меня от работы, это все равно, что отнять у меня жизнь! — говорит Люба чуть ли не со слезами на глазах.

— Хватит! Я этого не слышал, Люба! Я этого не слышал! — Теперь уже всякий может заметить его гнев. Гнев этот брызжет из его острых глаз и быстрых движений рук.

Люба стоит у окна, с глазами, полными слез, и молчит. На минуту в комнате все стихает. Только и слышно, как за стенкой хозяйка квартиры, портниха, скрипит большими ножницами. Товарищ Андрей подходит к Любе, снимает с нее маленькую черную бархатную шапочку, кладет ее на стол и отечески гладит Любу по ее мягким черным волосам.

— Сколько тебе лет, Люба?

— Скоро мне будет семнадцать, товарищ Андрей…