Над Доном-рекой

А на улице что творится, помилуй боже! Степан Платонович приник к окну, затем с ужасом отшатнулся. С криками «Бей жидов!», руганью, в доме напротив толпа била стекла. Со второго этажа что-то тяжёлое летело под ноги и на головы нападающим. В озверевшей толпе береговые рабочие в рваных поддевках да картузах, извозчики в армяках с жёлтыми кушаками, а с ними и чистая публика – в пальто да шляпах. Эти уж и вовсе не поймешь кто… Портреты с изображением Николая вперед выставляют, ими же в стекла тычут. А из окон первого этажа уже огонь выбивается. На другой стороне улицы – конные казаки. Они почему-то не вмешиваются, может, боятся зацепить кого нагайками…

Степан Платонович ощутил, как липкий страх заползает под сорочку: безумие – болезнь заразная, чем ее остановишь.

Горничная осторожно тронула Степана Платоновича за рукав:

– Ваше благородие, там Варвара Платоновна, не одни пришли…

И правда, в передней рядом с Варей стоял странный сутулый человечек, почему-то завернутый в домашний плюшевый халат.

– Проходите, Моисей Гершевич, не сомневайтесь, тут вы в безопасности, – Варя снимала перчатки, шаль и требовательно смотрела на брата.

– Да-да, конечно, – нервно хохотнул растерявшийся Степан Платонович, – как говорится, с Дона выдачи нет.

В съёжившемся посетителе он с трудом признал соседа, хозяина магазина швейных машинок. Это его дом и магазин грабила сейчас толпа на улице. Близко знакомы они не были, но, встречаясь на улице, раскланивались.

– До чего дожили, Моисей Гершевич! И это двадцатый век! – хозяин дома вздохнул, подождал, пока гости пройдут в столовую, и вдруг встрепенулся. – А я вам скажу откуда все безобразие начало берет, вот, полюбуйтесь, пожалуйста.

Степан Платонович рывком распахнул дверь в комнату сына. На полу, на столе лежали стопки журналов.

– Не читали такие? Поинтересуйтесь: «Былое», «Народная жизнь», «Русская историческая библиотека». Ну, это еще терпимо, а вот брошюрки. Бумага скверная, зато на любой вкус: «Что такое народное представительство», «Что такое всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право», «Что такое свобода слова и печати», «Права человека и гражданина». Кто издает, знаете? Как же-с, издательство «Донская речь». А хозяин сего издательства, с позволения сказать, сын уважаемого человека, Елпидифора Тимофеевича, Николай… Все образование это треклятое, – Степан Платонович обреченно махнул рукой.

– Мой-то, молодой, да ранний тоже в Москву учиться просится. Мы с Елпидифором Тимофеевичем университеты не кончали, и ничего, считать умеем… Ты в окно, Вася, посмотри, до чего ваша наука доводит.

Со второго этажа магазина одна за другой на улицу швыряли швейные машинки.

– Бог мой, какое варварство, – Моисей Гершевич всхлипнул и закрыл лицо руками, – это же Зингер… Лучше бы себе забрали, да век шили на машинке, чем так…

Плечи старого еврея затряслись.

– Папенька, я не в университет, а в училище живописи, ваяния и зодчества прошусь, хочу архитектором быть. А на всех журналах, что здесь, поглядите, штамп стоит: «Дозволено цензурой», ничего противозаконного в этом нет, – попытался защититься Васенька, но отец резко перебил его, указав на окно:

– В этом тоже ничего противозаконного нет?

– Оставьте сына, любезный Степан Платонович, в чем же он виноват, – Моисей Гершевич вздохнул.

– Разве не видите: все при поддержке властей делается. Как думаете, кого те казаки охраняют? Меня околоточный надзиратель, Широков, задолго до сегодняшнего дня предупреждал. А он человек порядочный. Хотя я ему плачу, конечно, ну оно и порядочным людям жить нужно. Супругу-то с дочкой я у родственников припрятал, а сам остался. Извольте видеть.

Моисей Гершевич сбросил с плеч потертый халат и оказался в дорогом темно-сером сюртуке модного фасона, светлых брюках, белом жилете. В зеленых навыкате глазах прятались печаль и ирония:

– Решил, что умирать буду красивым. Я ведь уже один погром пережил, в 1883. Тогда отец меня, молодого дурака, собой прикрыл, теперь моя очередь.

– Не надо, Моисей Гершевич, как-нибудь обойдется, – Варя мягко взяла гостя под руку, – пойдемте обедать, Елизавета Александровна давно ждет.

Год 1906

Елпидифор Тимофеевич тяжело ворочался на кровати, отирал потный лоб: душно, не спится. В молодости разве думалось о том, жара или холод на улице? Все торопился куда-то, не успеть боялся… Планов, впрочем, и сейчас хватает, задумалось вовсе большое дело: выкупить флот Волго-Донского пароходства. Старый купец почесал всклоченную бороду, довольно хмыкнул. Всем мерещится: он по старинке в смазных юфтевых сапогах ходит, а коли дело выгорит – станет одним из самых состоятельных людей России. Тогда и те, кто в сапогах, и кто в штиблетах лаковых под его дудку попляшут…

Тонкий пронзительный писк комара выводил из себя. Уж кажется и порошок из сушёной кавказской ромашки кухарка везде посыпала, и анисовым маслом на свечку капнула, а всё без толку. Елпидифор Тимофеевич сел на постели, с размаху саданул себя по плечу, пытаясь прогнать писклявого кровопийцу, промахнулся и затосковал.