Над Доном-рекой

То дело давнее, и Петр успокоился, и Лидия, слава Богу, простила. Теперь Николай отцу покоя не дает. С Ходынки все началось. Каким уж ветром туда Колю занесло, бог знает, но повезло: выжил. Как узнал, что Государь празднование не отменил после всего случившегося – будто подменили парня. Такие крамольные речи произносить начал – страх, да и только. В девятьсот втором все по собраниям ходил, деньгами бунтовщикам помогал, а когда свое издательство заимел – совсем разошёлся: свободы подавай. Сколько ему говорено было: со свободой-то всяк дурак сумеет, а ты попробуй без свободы покрутиться да капитал нажить – и слушать не хотел. Маркса какого-то начитался: «Исторические законы – не правила грамматики, исключений не имеют…». У них там, во Франциях да Германиях, может, и не имеют, а в России всегда царь-батюшка всё решал. Хотя, правду сказать, после январского расстрела в столице, после Цусимы народ словно с цепи сорвался. Бомбисты, террористы, либералы… В августе девятьсот пятого мальчишки, анархисты какие-то, подполковника жандармского Иванова убили. Так в обществе их даже не осуждали, лишь шептались: кто следующим будет. Все вдруг умными сделались: конституцию требовали. Ну, подписал царь Манифест о свободах, на следующий день еврейские погромы начались, а уже чем завершилось все в декабре – не приведи господь ещё раз пережить. Елпидифор Тимофеевич вздохнул, поджал босые ноги (холодком потянуло) и перекрестился. Хорошо, удалось тогда Колю подальше отослать, да откупить от тюрьмы, а на следующий год издательство закрыли.

Сильный порыв ветра захлопнул раскрытую створку окна, прищемив штору. Елпидифор Тимофеевич поискал ногами чувяки, не нащупал и босиком прошлёпал к окну. На улице грохотало. Сполохи молний, осветив комнату, зависали на какое-то мгновение и исчезали, чтобы через минуту вспыхнуть в другой стороне. Ветер бросал в окно струи дождя, и капли нагло тарабанили в стекло, точно явился сам полицмейстер. Откуда-то выскочил толстый рыжий кот, потомок того первого, любимца. Расширив зрачки, отряхнулся, обдав ноги хозяина холодными брызгами, зафыркал, нырнул под кровать и уже оттуда донеслось возмущенное мяуканье.

– Нечего шляться по ночам, – попытался усмехнуться Елпидифор Тимофеевич, да получилось невесело. Аккуратно поправил штору, закрыл окно, мгновенно ощутив навалившуюся духоту, вытер со лба пот. Сердце вздрагивало с каждым порывом ветра и колотилось так, словно не на улице – внутри старого купца громыхал гром.

Спустя полчаса дождь прекратился так же внезапно, как начался, а Елпидифор Тимофеевич продолжал сидеть на постели, прислушиваясь к тому, как неровно стучит сердце.

***

      Антип с шумом прихлебывал из блюдечка чай, лениво поглядывая в распахнутую дверь дворницкой: успел с утра метлой намахаться. И то сказать: встал, едва рассвело. Ночная буря только что вывески не сбросила, а веток с деревьев наломала – впору то ли костер разжигать, то ли шалаши строить. И это в центре города, что уж на левом берегу реки творится – один бог ведает. Ну, да то не его забота.

В дворницкой пахло кислыми щами, чесноком, еще чем-то родным, деревенским: сеном ли, конскими кизяками… Запахи размягчали, настраивали на благодушный лад. Так бы сидел и сидел. Антип насупился: как назло, прямо напротив входа в дворницкую, в господском доме в подвальном этаже стекла побиты. Буря или воришки лезли, кто знает, но деваться некуда: надо подниматься и звать околоточного.

Оправил сатиновую рубаху, застегнул темно-синий двубортный жилет, нацепил черный кожаный картуз с лакированным козырьком и надписью «Дворник» на околыше, а тут и Ефрем Игнатьич – легок на помине.

– Позвольте-с доложить, ваше благородие, – хоть Ефрем Игнатьич иной раз и заходит в дворницкую чайку али водочки испить, да порядок никто не отменял.

– Что у тебя, Антип? – унтер-офицер Широков всю жизнь почти на одном месте прослужил, в карьере не продвинулся. Начальство морщилось: умен слишком…

– Извольте посмотреть, ваше благородие, – указал дворник на разбитые окна, – ввечеру этого не было, а за грозой да ливнем не усмотрел, – сдвинув картуз, виновато почесал стриженые «под скобку» волосы.

Присев на корточки, околоточный с дворником заглянули в разбитые окна. Большая комната почти до потолка завалена стопками с книгами, брошюрами.

– Николая Елпидифоровича доходный дом, – пробормотал Широков.

– Его-с, – подобострастно отозвался Антип, отряхивая широкие черные шаровары. – Прикажете жандармов вызвать? Как бы не политические книги были.

– Не суетись, сам сообщу, – околоточный нахмурился.

– Мы что же, люди маленькие, – согласился Антип, понимая, что награды за бдительность ему не видать.

***

Околоточный надзиратель и один из самых богатых людей в городе стояли нахмуренные друг напротив друга.

– Я тебя, Широкий, помню, это ты племянника, Петеньку, тогда найти помог.