Подумав, Максим согласился с этим утверждением. Взрослые при нем иногда варили кофе, но ему почему-то не предлагали.
Лева колдовал над синим пламенем горелки газовой плиты, поднимая и опуская коричневую джезву. По комнате распространился душистый аромат, и в это время с Максимом случился очередной приступ опоясывающей голову боли. Схватив виски руками, он прикрыл глаза, издав беззвучный стон.
Будь маленький Левка девчонкой, он увидел бы сейчас загадочный, подернутый дымкой взгляд. Но Левка был мальчишкой, и его интересовали не красивые глаза друга, а его мнение о разлитом в маленькие чашечки густом ароматном напитке.
- Давай, - сказал он, уставившись на Максима глазами, увеличенными стеклами очков. - Пей кофе. Только смотри, не обожгись.
Максим, опять забывший свой троллейбусный опыт слияния с болью, отпил глоток, морщась, все еще потирая левой ладонью висок. Глядя куда-то мимо Левки, он произнес пустым голосом:
- Хорошо, но, по-моему, лучше было бы добавить немного имбиря и корицы.
- Чего?! - поразился Лева, никогда не подозревавший в Максиме интереса к поварскому искусству. - Где это я тебе найду имбирь? Хотя, может быть, если поискать на рынке... Погоди, откуда ты это знаешь? Слышал от кого-то?
- Мать так делала, - произнес Максим без всякого выражения в голосе или на лице.
- Да ладно? Неужели тетя Лена варила кофе с имбирем и корицей? Ты же говорил, что пробовал до сих пор только растворимый!
Максим поморщился. Боль не отпускала.
- Нет, - голос его был все такой же безжизненный. - Так делала Сеферина. Для нас с дедом.
Он осекся, не понимая, что только что сказал и зачем. Задумался, словно присматриваясь к чему-то видимому лишь ему одному. Затем медленно произнес приблизительно то же самое, но уже не по-русски:
- Asi solia hacer Zeferina para el abuelo y para mi mismo.
Лева неуверенно хихикнул, полагая, что Максим дурачится, но, заметив совершенно отсутствующее, отрешенное выражение на лице друга, встревожился.
- Ты чего это?! - спросил он, отставляя свою чашку.
Лева вскочил с места, наклонился над Максимом и потряс его за плечи.
- Какая еще Сеферина?! Макс, кончай! Это совсем не смешно!
-
-
Жерар Лефевр, по образованию химик, а по призванию - прожигатель жизни, был полностью согласен с Жаном Полем Сартром в том, что ад - это другие люди. Скрыться от других порой казалось невозможным даже в дорогих отелях и на фешенебельных морских или горнолыжных курортах. Вот и сейчас до балкона, куда Жерар, коротавший время в ожидании Мадлен, вышел полюбоваться раскинувшимся вокруг зимним пейзажем, доносилось откуда-то снизу нестройное хоровое пение.
Неутомимые затейники развлекали неутомимых туристов.
Как хорошо знал Жерар этих туристов! Всегда и везде ведут себя одинаково. Приезжают большими группами, при расселении моментально начинают ругаться друг с другом и с устроителями своих поездок, мгновенно сбиваясь с вынужденной фальшивой вежливости на крики и оскорбления. Затем приступают к развлечениям, продолжая перебранки, к которым теперь добавляются шашни, супружеские измены, радостное стадное участие в идиотских совместных мероприятиях. И, конечно, не обходится без непременных шуток над теми, кого выбирают козлами отпущения.
Типичная сценка летнего курорта: двое отдыхающих хватают за плечи и ноги третьего, раскачивают и бросают в бассейн, нисколько не заботясь о том, что у него в одежде могут оказаться документы и бумажные деньги. Вокруг все радостно гогочут. Сама жертва тоже глупо ухмыляется.
Типичная сценка зимнего курорта: один из записных шутников толкает чужую лыжу, и та съезжает по склону, набирая скорость. Все смеются, глядя, как жертва в попытке догнать лыжу скользит и грохается на утоптанный снег.
Ад - это другие!
Сам Сартр, правда, утверждал, что его знаменитую фразу обычно понимают неправильно. Он, дескать, лишь имел в виду, что, если наши отношения с другими людьми испорчены, то ничем, кроме ада, они быть не могут. Жерар Лефевр тоже допускал, что эта формула не универсальна, и что в определенных ситуациях отношения с другими людьми могут оказаться и чем-то иным, нежели пытки преисподней.
Но такое, как считал несостоявшийся химик, происходит лишь в тех случаях, когда в межчеловеческие отношения вложены немалые усилия. Или если ад бушует вовне, как это было в конце пятидесятых, когда рядовой, а затем капрал Лефевр отдал парочку лучших своих лет службе в Алжире.
Даже сейчас, в феврале 1978-го года, официальная Франция, вопреки мнению остального мира, все еще не признавала те события войной, используя для их определения различные эвфемизмы. Например, такие, как "операция по восстановлению общественного порядка" и т.п. Однако это была самая настоящая война, со взаимной жестокостью, с пытками, где юного ненавистника толп на каждом шагу подстерегали увечья и уродливая смерть. И спасти от них могло лишь присутствие других французских солдат с их зачастую бессмысленными и суматошными, но все же действиями, с их боевым товариществом.