Над кем не властно время (СИ)

Сандрино, в прошлом подолгу живший в Индии, где он практиковал тайные методы раскрытия духовных способностей, рассказал мне о невидимых обычным зрением жизненных центрах, которые он называл "чакрамами". Недавно, читая полуслепой самиздатовский текст по йоге, я снова увидел это слово. "Чакрам", или "чакра", на санскрите означает круг, колесо. Любопытная перекличка с одним из значений латинского "orbis" - круг, сфера, страна, мир. Так кто же такой орбинавт: странствующий из одного возможного мира в другой или же путешествующий силой колеса?

Во время одного из своих погружений в особую область третьей памяти, где я загадочным образом получал ответы на различные вопросы, я обнаружил в себе эти яркие, подобные шарообразным цветам, пылающие сферы. Тогда же я и понял, что для раскрытия дремлющей в каждом человеке способности к орбинавтике необходимо полностью раскрыть затылочный чакрам. Там, в Крипте, мне удалось сделать это простым усилием воли, и из этой медитации я вышел орбинавтом, к удивлению и ликованию моей жены и наших друзей - Сандрино и Коломбы.

В течение полутора месяцев после этого я, ежедневно совершая орбинавтические опыты по изменению яви, превратился из полуслепого, страдающего хромотой и одышкой старика в гибкого и крепкого, пронизанного радостью бытия юношу. Теперь я был преисполнен такой жизненной силы, какой не знал в годы своей первой юности в Гранаде и Кордове! Мы с женой уже рисовали в воображении столетия совместной счастливой жизни, думая лишь о том, как бы нам не привлечь своей неувядающей юностью нежелательное людское внимание.

Но все вдруг внезапно оборвалось. Оказалось, что не я один облюбовал удивительную область третьей памяти. Некая женщина, родившаяся во времена первых римских императоров, тоже знала ее. Именно она и назвала эту сферу опыта Криптой. Не могу не признать: удачное название. Случайно столкнувшись в Крипте с Кассией-Лючией, я напал на нее, дабы защитить дорогих мне людей, ибо на миг наши с ней сознания совместились, и я прочитал ее память и ее намерения. В этом сражении я и погиб. Кажется, перед самой гибелью я сумел лишить свою противницу дара орбинавта. Впрочем, уверенности в этом у меня нет. Все тогда померкло слишком быстро.

Итак, в сентябре 1978 года я обладал знанием о двух путях, ведущих к развитию орбинавтической способности. Один я назвал долгим, ибо он предполагает не менее 70 лет ежедневных медитаций Воина-Ибера, изложенных в расшифрованной части рукописи "Свет в оазисе". Второй путь был менее продолжительным, однако и его язык мой не повернулся называть коротким. Я счел его "средним". Хотя, может быть, для кого-то он и сработал бы быстрее. Но лично мне на то, чтобы обнаружить и освоить третью память, из которой я смог в одночасье раскрыть свой затылочный чакрам и стать орбинавтом, понадобилось более 30 лет постоянных стараний в осознанных сновидениях.

Теперь я тешил себя надеждой, что когда-нибудь будет открыт - надеюсь, мною самим, - третий, по-настоящему быстрый способ. И тогда я передам знания об орбинавтике близким людям - родителям, тете, друзьям. Дар орбинавта - это не только возможность менять уже свершившиеся события, но и ключ к идеальному телу, что, по сути, равносильно вечной юности. Размышляя об этом, я надеялся, что ни один из тех, кому я когда-нибудь доверю тайну, не соблазнится возможностью огромной власти над людьми и обстоятельствами, не станет стремиться к мировому господству, как это случилось с моей рыжеволосой убийцей.

В любом случае, до открытия по-настоящему быстрого способа развития дара рассказывать им о нем не было никакого смысла. Я никак не смог бы доказать, что говорю о чем-то реальном, а не о пустых фантазиях. Разве что продемонстрировал бы знание языков, которым не учился. Но к орбинавтике такое знание отношения не имело. Что же до того факта, что во мне пробудилась память человека, жившего пятьсот лет назад, то он скорее может был напугать, нежели обрадовать моих родственников и друзей. Или удивить их настолько, что кто-нибудь из них не удержался бы и рассказал еще кому-нибудь. И тогда слух о необыкновенном молодом человеке быстро распространился бы по Москве, и меня, как знаменитых экстрасенсов, вроде Нины Кулагиной, пожелали бы пристально исследовать те самые организации, чье внимание некогда лишило тетю Лилю лучших лет жизни.

Получалось, что, расскажи я кому-то об интеграции Алонсо и Максима, мне либо не поверили бы, либо сочли бы меня одержимым или шизофреником. Неизвестно, что хуже. Разумнее было просто держать свои переживания при себе.