Над кем не властно время (СИ)

В свое время началом пути к открытию второй и третьей памяти стали для меня осознанные сны. В нынешнем своем периоде существования мне все никак не удавалось сдвинуться в этом направлении. Как ни настраивал я себя во время засыпания, в сновидении я принимал все, что видел, за чистую монету и лишь после пробуждения понимал, что только что видел сон. Но я твердо решил продолжать усилия в этом направлении, а также - ежедневно выполнять медитации Воина-Ибера. Я был молод. Вполне мог прожить еще семьдесят лет. Так что шансы у меня были. Я надеялся сделать все, зависящее от меня, чтобы какой-нибудь из двух путей - долгий и средний - привел меня к овладению даром.

***

После колхоза снова пошла школьная учеба. На переменах ученики младших классов носились взад-вперед по коридорам, поднимая оглушительный галдеж: девочки в коричневых платьях с черными фартуками и мальчики в своих темно-синих брючках и белых рубашках, со сдвинутыми набок обкусанными концами красных галстуков. Первые дни сентября были непривычно холодными, и многие надевали форменные курточки с пластиковыми эмблемами на рукаве, изображавшими учебник и солнце. Потом началось бабье лето, и на некоторое время снова стало возможно ходить в одних рубашках. Мы, старшеклассники, были свободны в выборе одежды и редко носили школьную форму.

После 63 лет жизни мне было странновато сидеть за партой в окружении подростков и быть таким же подростком. Однако странность эта нисколько не тяготила. В отличие от своих одноклассников, я испытывал искренний интерес к самым разным предметам. Даже новейшая история и обществоведение, подаваемые крайне тенденциозно, были по своему интересны именно тем, что являли собою любопытные образчики искажений и умолчаний в угоду политическим теориям и интересам. Гадливость эти уроки, конечно, вызывали, но не скуку. А уж если я не скучал на уроках по идеологическим дисциплинам, то об остальных нечего и говорить. Математика все еще продолжала быть для меня царицей наук, однако теперь она больше не затмевала интереса к другим предметам.

Изменилось и отношение к физкультуре. Те полтора месяца перед своей смертью, когда я успел обрести идеальное тело орбинавта, оставили воспоминания об остром чувстве блаженства, которое доставляла гибкая сила, переживаемая как способность свернуть горы. Сейчас я, конечно, о таком теле мог только мечтать, но даже этой ностальгической памяти оказалось достаточно, чтобы прежнее лениво-высокомерное отношение к спорту сменилось желанием двигаться и ощущать смену напряжения и расслабления мышц. Мои усилия заметил и похвалил физрук, несмотря на то, что о каких-либо заметных успехах говорить было слишком рано.

Дома я довольно быстро расправлялся со школьным заданием, после чего наступала очередь книг - как художественных, так и любых других. Я читал все, что попадалось на глаза - и "госиздат", и самиздат.

В те дни я твердо решил овладеть английским языком. Насколько можно было судить на основании многолетних шатких попыток удерживать четвертную отметку не ниже четверки, английский выучить легче, чем те языки, которые я уже знал. В отличие от латыни, где было три рода, в английском их нет вовсе. Не придется зубрить падежные окончания, поскольку в английском нет склонения существительных.

В общем, если Максим до Алонсо, как и миллионы других советских людей разных возрастов, спокойно мирился с незнанием иностранных языков, для Максима-Алонсо ситуация с английским была вопиюще недопустимой и требовала немедленного исправления. Следующим на очереди у меня по плану шел современный французский, которым я собирался овладеть быстро и безусильно, поскольку хорошо знал латынь, из которой он произошел, и родственные ему старинные диалекты испанского и итальянского, а также успел разобраться и в современных версиях этих языков. К тому же письменный французский я неплохо понимал уже в шестнадцатом веке и даже обучал ему сына своего хозяина, когда был невольником в Алжире.

В учебниках английского у моей мамы недостатка не оказалось. Обрадовавшись неожиданному интересу своего отпрыска к предмету ее преподавания, Лена вручила мне учебник Бонка и огромный словарь Мюллера. Я с энтузиазмом набросился на учебник. Правда, понять произношение по странным рисункам, на которых схематично изображалась голова с языком, зубами и гортанью, было невозможно, но тут на помощь приходили мамины советы и кассеты с "Битлз" и "Роллинг Стоунз". Теперь я не только получал удовольствие от музыки, как раньше, но и пытался понять, о чем поют знаменитые музыканты. В ход пошла и испытанная уже в подобных делах спидола. Как и предполагалось, в отличие от передач русскоязычных служб "Би-би-си" и "Голоса Америки", трансляции этих же радиостанций на английском совершенно не глушились. Дополнительным подспорьем стало и то обстоятельство, что чуть ли не треть английской лексики, хоть и в значительно измененном произношении, оказалась романского происхождения.