Над Кубанью. Книга первая

Мостовой улыбнулся, скучающе взглянул на атамана, на выборных, насупленных и важных, широко зевнул и принялся сворачивать цигарку. Старики, оскорбленные столь демонстративным нарушением порядка, зашушукались, тыча пальцами в Мостового.

— …Вы мне доверяли, казаки! — почти орал Брагин, стараясь, чтобы его слышали все, а не только однополчане, к которым он обращался. — Вы прятали меня как офицера от анархических банд, слушались моих советов, послушайтесь и теперь. Наша свобода сохранится до тех пор, пока у казака имеется лошадь, винтовка и шашка, пока есть организация и дисциплина. Разъезжаясь по хуторам и приписным станицам, помните наказ вашего товарища и командира: по первому зову являйтесь сюда, готовые ко всем неожиданностям. — Брагин обернулся назад и согнулся в поясном поклоне: — Низко бью вам челом, господа старики.

Полки напряженно молчали. В толпе поднялось и затихло реденькое «ура». Мостовой нервно растер горячий окурок в корявых пальцах. Оттолкнул плечом не успевшего посторониться Брагина и, не ответив на его угодливую улыбку, обратился к народу. Мостовой тяжело выговаривал слова, которые, придя с трудом, сразу становились на нужное место, и вырвать из рядов хотя бы одно из них было так же немыслимо, как пошатнуть Егорово упрямое тело.

— Граждане станичники и товарищи фронтовые казаки Жилейской бригады! Много у нас было сволочей офицеров, и немало мы отправили их в штаб Духонина[5] пощадив тех, кого поняли преданными рядовому казачеству. Есаула Брагина мы оставили решениями митингов девяти сотен, помиловали, в результате, выходит, понесли ошибку. Только сошел с коня — и сразу с атаманом в обнимку и сгорбатился до земли перед кем не нужно. Сковырнули мы старый режим, домой заявились, а тут все по-прежнему. Везде Советы выбирают, а у жилейцев опять атаман Велигура.

Площадь зашумела, с веранды раздались угрожающие выкрики. Велигура растерялся, и на его сером нездоровом лице, искрапленном угреватыми точками, дернулись широкие, точно ременные, складки. Мостовой сбил шапку на затылок, окинул толпу быстрым, решительным взглядом.

— Оружие сохраняйте, казаки, — прокричал он, — сгодится оружие, а власть надо менять! Так и до царя, выходит, короткие пути остались. Разойдитесь по домам по увольнительным запискам, проверьте, как тут вместо нас хозяинували, какие прибытки фронтовому казаку прибыли. Утро вечера мудренее. Поглядим, обмозгуем, а потом соберемся и все вырешим. Знамена оставим при правлении, а не в церкви; так будет лучше их укараулить…

Мостовой подошел в Брагину.

— Вы глядите, господин есаул, не дюже, а то мигом разжалуем…

— Товарищ Мостовой, вы меня напрасно сконфузили, ей-богу, напрасно, — извинялся Брагин. — Посудите сами, остывши, не вгорячах: что я сказал предосудительного? Ведь в результате вы повторили мой разумный призыв, несколько иными словами. Только я уважил стариков, почтил атамана, но что ж из этого? Нельзя же с порога всех обозлить, а завтра братоубийственную войну открывать.

Мостовой не доверял Брагину. Вот и сейчас есаул стоит перед ним высокий, подтянутый и чистый, гораздо опрятнее его, несмотря на одинаковые условия пути. Кажется Мостовому, что этот красивый и бравый офицер смеется над ним, над его мыслями, над обгорелой шинелью, захлюстанной настолько, что полы обвисли тяжело и при движении колотятся и стучат, как будто в обтрепанной бахроме подвешены дробинки.

Брагин напоминал Мостовому щуку, случайно накрытую хваткой, когда она, прижатая дужками, бессильно бьется под клетчатой сетью, — схватишь руками, выскользнет, красивая и упругая, созданная для хищных нападений и предательских набегов. И глаза есаула были щучьи: зрачки, обведенные светлым прозрачным ободком, придающим лицу удивленное и бесстрастное выражение.

— Ты меня, Егор, прости, — говорил Брагин, тряся пойманную им руку Мостового, — знаешь: родные места, люди, расчувствуешься. Ведь Велигура хороший старик. Нет? Ну, может, и нет, но вот видел я там перед собой выбритую физиономию врага, а тут что за враг? Борода, усы, русские такие усы, казачьи…

Мостовому стало ясным, почему этот человек, весьма нелюбимый казаками, остался нетронутым, почему свои не пустили ему пулю в спину во время последнего неудачного наступления русской армии.

Он легонько освободил руку и направился вслед за писарем, который спешил проверить по описи полковое имущество и регалии.

На правленский двор свозили повозки, распрягали и отводили лошадей в общественные и близлежащие частные конюшни.

К Велигуре повезли на четверочных бричках кованные стальными полосами сундуки. Во дворе у амбаров их с трудом сгрузили, подложив на борта повозок столбы. Поставили сундуки на деревянный настил, наполовину вошедший в землю под их тяжестью.

— Наши будут, — хвастливо заверил подошедшего Мишу Федька Велигура.