Над кукушкиным гнездом

Я знаю, как работает эта их туманная машина. На наших аэродромах в Европе их обслуживал целый взвод. Когда разведка сообщала о возможной бомбежке или если генералы хотели провернуть что-либо секретное — подальше от глаз, чтобы даже местные шпионы на базе не догадались о том, что происходит, — на летное поле пускали туман.

Это несложное устройство. Обыкновенный компрессор всасывает из одной емкости воду и специальное масло из другой, смешивает их, сжимает, и из черного ствола на другом конце установки выдувается белое облако тумана, которое за девяносто секунд может накрыть все летное поле. Первое, что я увидел, когда мы приземлились в Европе, — это туман из этих установок. На хвост нашему транспортнику сели несколько перехватчиков, и, как только мы приземлились, расчеты туманных установок запустили эти машины. Мы смотрели в свои круглые поцарапанные иллюминаторы, наблюдали, как джипы подтянули установки поближе к самолету, и заклубился, покатился по полю туман, пока не залепил иллюминаторы, словно мокрой ватой.

Из самолета выбирались, следуя на звук маленького судейского свистка, в который лейтенант постоянно дул, что казалось, будто гусь гогочет. За люком было видно в любом направлении не более чем на три фута. И сразу возникало чувство, словно ты один на летном поле. Противник тебе не страшен, но ты совсем одинок. В нескольких ярдах звук терялся, растворяясь в тумане, никого из прилетевших уже не слышно, ни одного звука не доносится, кроме гоготания маленького свистка в мягкой пушистой белизне, такой густой, что тело ниже ремня просто исчезало в этом белом; рубашка хаки, медная пряжка — и больше ничего не видно, только белое, как будто ниже от пояса ты тоже растворяешься в тумане.

Вдруг прямо перед тобой возникает другой солдат, который, как и ты, бродит заблудившийся, — лицо крупное и четкое, какого ты никогда в жизни не видел. Ты так напряженно всматриваешься в туман, что, когда какой-нибудь предмет появляется перед глазами, каждая деталь становится настолько ясной и четкой, что вы оба вынуждены отвести взгляд. Когда перед тобой вырастает человек, ты не хочешь смотреть ему в лицо, и он не хочет, потому что это слишком больно: видеть кого-то с такой ясностью, будто смотришь ему внутрь; и все-таки нельзя отвести взгляд, иначе потеряешь его из виду. Ты должен выбрать: напрячься и смотреть на то, что выплывает из тумана, несмотря на боль, либо расслабиться и затеряться в пелене.

Когда первый раз запустили в отделении туманную машину — они купили одну такую, списанную в армии, и подключили к вентиляции на новом месте, пока нас еще не перевели, — я долго и пристально вглядывался во все, что выплывало из тумана, чтобы не потеряться, как это делал на летном поле в Европе. Никто уже не дул в свисток, указывая дорогу, и веревку не натянули, за которую можно было бы держаться, так что зацепиться взглядом за что-то было единственным способом не потеряться. Иногда я все-таки пропадал в нем, тонул, пытаясь спрятаться, и каждый раз при этом оказывался на одном и том же месте, перед металлической дверью с рядом заклепок, похожих на глаза, и без номера, эта комната притягивала меня, как бы я ни сопротивлялся, словно ток, генерируемый демонами в этой комнате, посылался в виде луча сквозь туман и тянул меня туда, как робота. Целыми днями я бродил в тумане, боясь, что ничего не увижу, но вот эта дверь открывается, я вижу мягкую обивку внутри, чтобы не пропускать звук, вижу людей, будто зомби, стоящих в очереди среди блеска медных проводов и пульсирующих лампочек, вижу яркие железяки, стреляющие искрами. Становлюсь в очередь и жду, когда подойдет мой черед лечь на стол. Он как крест, и на нем тени тысяч убитых, очертания запястий и щикотолок под кожаными ремнями, ставшими зелеными от пота и длительного пользования, очертания шей и голов тянутся к серебряному обручу, который перехватывает лоб. Техник у пульта рядом со столом отрывает взгляд от приборов, смотрит в конец очереди, указывает на меня рукой в резиновой перчатке: «Подождите-ка, я знаю того длинного ублюдка. Врежьте ему по затылку или вызовите подмогу. Он так ужасно дергается, что с ним не сладишь».

Так что я раньше старался особенно глубоко в туман не погружаться: боялся, потеряюсь и окажусь у двери в Шоковую мастерскую. Я пристально вглядывался во все, что возникало передо мной, цеплялся за это, как человек в пургу цепляется за первое попавшееся дерево. Но они напускали все больше и больше тумана, и, как я ни старался, все равно два-три раза в месяц оказывался перед той дверью; она открывалась, оттуда исходил кислый запах искр и озона. Несмотря на все мои усилия, мне становилось все труднее не потеряться.