Над нами миллион высоты

— Да куда уж спокойнее, доктор... Все там,— пока­зал Макаров пальцем ввысь,— а я на земельке стою. Ко­гда же наконец от нее, родимой, оторвусь?

— Главное — спокойствие и выдержка. Теперь уж ва­ши полеты никуда не денутся, ясно?

Доверчивые глаза Макарова засветились радостью. 0н коснулся руки Смирина.

— Куда бы лучше себя чувствовал, если б Дым обругал. А то — руку пожал. Как это понимать?

— Дым знает, что делает. Не нам его учить. Кому из летчиков после полета он пожал, как вам, руку? Даже Анутюнову делал замечания.

— Поспешил, и вот тебе...— Макаров рукою в воздухе изобразил штопор.— Зато теперь мне ничего не страшно.— Он помолчал, размышляя.— Скажу вам по секрету: если б самолет сделал ещё несколько витков, я не способен был бы не только что-нибудь делать, но и соображать вообще. И так ведь... Командир кричит, что делать, я собрал силы и вырвался из штопора. По гроб жизни обязан полковнику Дыму...— Макаров помотал головой от нахлынувших чувств.— Пойду к старшему инженеру,— сказал он, увидев, что его самолет уже прибуксировали на стоянки эскадрильи.

Смирин смотрел вслед летчику и радовался, что тот из нелегкого переплета вышел победителем. Можно сказать, человек в сорочке родился. Пускай теперь идет к инженеру, выясняет, что будет с его машиной, разводит дискуссии по теории штопора. Все это ему только на пользу. Теперь Макарова ничто не удержит на земле...

Рука Смирина нащупала в кармане тетрадь. Словно кто-то подтолкнул его. Он развернул свои записи. Мысли сами просились на бумагу: возбуждение необычайно обострило память, высветило то, что смутно представлялось прежде. Он сел на лавочку возле радиомашины, стал на­брасывать выводы из написанного ранее. Получалось на удивление быстро, интересно и оригинально. Это, в свою очередь, придавало духу, и работа спорилась. Незаметно бежало время.

Когда поставил точку и взглянул на старт, увидел, что стартер разматывает флажки, услышал мерное тахканье движка радиостанции и голос Капустина с пульта:

— Наши возвращаются...

Смирин встал, спрятал тетрадь и зашагал на заправоч­ную. Свежий ветерок приятно обдувал разгоряченное ли­цо. Врач не думал о том, что с заходом солнца кончатся дневные полеты и эта смена летчиков поедет домой, а ему надо оставаться и работать с ночниками. Он прислушивался к своему новому состоянию — состоянию грусти и странной опустошенности после того, как трехлетняя ра­бота завершена и неведомо еще, в какую сторону все те­перь повернется.

10

Дневальный по штабу полка ожидал людей с аэродро­ма: по времени дневные полеты должны уже закончиться. Тут-то к нему и подошел мальчонка.

— Дядя...

— Здорово, племянник! — обрадовался солдат живой душе, объявившейся возле штаба.— Что скажешь?

— Где мой папа?

Солдат наклонился, подал мальчонке руку, поправил узкий ремешок, которым тот, как сноп, был перепоясан поверх меховой шубки.

— А чей же ты будешь? Как тебя звать?

— Саша... Кудлач...

— А-а! — весело сказал солдат.— Папа твой весь день летал. Скоро должен приехать с аэродрома. В школу не ходишь?

— Не-а,— помотал Саша головой, глядя на открытую дверь штаба.— В садик хожу...

— А дома кто есть?

— Никого нету.

— А мама где?

Саша обернулся, показал на ближайший дом:

— С тетей там разговаривает...

— Кем же ты будешь, когда вырастешь?

— Шофером...

— Летчиком не хочешь? — удивился солдат.

— Сперва шофером. А как подрасту еще больше, то­гда буду летать...

— Молодчина, Саша! — одобрил дневальный и, заме­тив машины, шедшие по дороге с аэродрома, сказал: — А теперь беги отсюда. Раз-два!

Саша послушался и убежал.

Вскоре машины остановились возле штаба, и все по­шло своим порядком. Разговаривали офицеры, стучали двери, слышались команды. Кого-то в коридоре отчиты­вал Твердохвалов.

Но вот летчики подались на ужин, и стало тихо. В коридоре показался капитан Кудлач. Дневальный к нему:

— Приходил ваш мальчуган. Папу спрашивал...

— Давно?

— Минут десять назад.

Кудлач постоял на крыльце и, подняв ворот куртки, двинулся не на людную улицу, а на тихую аллею за штабом, потом — напрямик к домику среди голых кустов си­рени и акации. Не встретив никого по пути, он еще на крыльце достал из кармана ключ, отомкнул комнату с но­мером на двери — "6". Прикрыл дверь, распахнул куртку и только сейчас почувствовал усталость. Не летал, был на земле весь день и надо же — так забегался. Правда, пришлось поработать за командира эскадрильи на старте, на стоянках. Успокаивало то, что дело шло как нель­зя лучше: много летали, много успели.

На аэродроме и в штабе эскадрильи время бежало не­заметно. А когда все расходились и он оставался один, тут хоть волком вой. Сначала думал, что все скоро уляжется, он переболеет и жизнь пойдет своим чередом. Однако ми­новал день, прошел и второй, а сердце не успокаивалось, сжималось от обиды.

"Спокойно, Степан!" — то и дело приходилось подбад­ривать себя.

Он усталыми глазами безразлично обвел комнату. Тут были койка, стол, тумбочка, окно. На вешалке — куртка, шапка, комбинезон и планшет. Хорошо сделал, что посе­лился здесь. Не очень уютно, зато тихо.