Над нами миллион высоты

Птаха очутилась в перчатке, и капитан пошел по аллее к детскому саду. Забрал сына и, выйдя на стадион, трях­нул перчаткой возле Сашиного уха.

— Ой, что там?

— Смотри...

Головка синицы с желтоватыми ободками вокруг глаз показалась из перчатки, Саша еще раз ойкнул, схватил отца за рукав:

— Дай мне!

Он держал пичугу в ладонях. Хотелось погладить ее, да руки были заняты. Поднес к лицу.

— Сини-и-чка!

Кудлач вспомнил свое детство. Когда-то и он вот так же радовался первому красногрудому снегирю, уго­дившему в силки. Было это давным-давно в маленькой полесской деревушке.

Глядя на сына, который все еще не мог прийти в себя от ликования, Кудлач вдруг увидел женщину в белой шляпке. Марина? Ну конечно, она... А кто это с нею? Инженер Петровский?..

Он поспешно перевел взгляд на Сашу.

— Подержал немножко? Вот и хорошо. Теперь сделай вот так... — Кудлач развел ладони в стороны.

Саша поднял перед собою синицу и повторил жест отца. Синица тенькнула и взлетела на верхушку березы. Саша молча смотрел ей вслед, потом громко вздохнул:

— Далеко полетела!

Между тем Кудлач увидел, что Петровский в обход ста­диона направился к штабу, а к ним по аллее шла Марина. Она была весела, лицо светилось от возбуждения. Кудлач ощутил, как в душу вползает неприятный холодок, даже растерялся.

Марина подошла, поцеловала Сашу.

— Что ты здесь делаешь? — Глаза ее странно бегали, ни на чем не могли задержаться.— Я так спешила!

— Туда? — Кудлач кивком показал в конец аллеи, от­куда она пришла.

Марина достала из-за манжета мехового пальто платок, вытерла сыну лицо.

— Что ты выдумываешь! Я у Сони была. Пошли, сынок...

— А папа мне синичку показывал...

Взяв сына за руку, Марина поправила белую шляпку на черных волосах и двинулась в сторону дома. Кудлач шел за ними поодаль и мучился догадками: "Неужели воз­вращается старое?"

На главной улице городка встретил Веру. Немного по­стояли. А когда капитан подходил к своему дому, Саша крикнул ему с крыльца:

— Письмо!

— От кого? — Кудлач взглянул на конверт: от Янки Чуба. Не забыл механик своего командира.

Вошел в дом, сел в мягкое кресло. Что и говорить, при­ятно после работы прийти домой, рассесться вот так, про­смотреть газеты, прочесть письмо однополчанина, человека, которого учил, воспитывал, с которым не один день и не одну ночь провел на аэродроме.

Механик демобилизовался осенью, а написал только сейчас: что-то ему нужно от командира. Кудлач наискось разорвал конверт.

"Уважаемый мой командир,— писал Янка Чуб округ­лыми буквами, сползавшими в конце строчки вниз.— Я вас вспоминаю почти каждый день, как старшего брата. Спа­сибо, что приучили нести службу, даже что на гауптвахту сажали, а потом, когда все пошло на лад, хвалили и гор­дились своим подчиненным..."

Далее механик откровенно делился своими мыслями, радостями, сомнениями. Сообщал, что работает на трактор­ном заводе в Харькове. Работа по душе, заработок — дай бог. Описывал квартиру, которую недавно получил, а главное — девушку, с которой дружил. И какая она из себя, и характер, и что девушка очень его любит. В конце спра­шивал совета, как ему быть.

— Марина! — позвал Кудлач.

Та вошла настороженная, выжидающая.

— Послушай и скажи, что ты думаешь. — Не глядя на жену, он прочел то место из письма, где говорилось о де­вушке. Марина стояла у окна, разглядывала этажерку.— Так что написать парню?

— Пока девушка его не бросила, пускай женится,— сказала Марина.— Чудак твой механик...

Она вышла. Кудлач стал читать письмо дальше. Там были строчки, больно задевшие его. Даже не хотелось ве­рить.

"Люблю и уважаю вас как летчика и человека, а пото­му хочу сообщить одну деталь. Перед самой демобилиза­цией однажды с ночных полетов поехали мы с инженером Петровским на техсклад, взяли запасные части и остано­вились на улице недалеко от вашего дома. "Кудлач на по­летах, а я тем временем заскочу к Марине — за поцелуем. Ждите меня",— сказал Петровский шоферу. Так что смот­рите, что там да как..."

Дрогнула рука, в которой капитан держал письмо, за­ныло сердце от жгучей обиды. Кудлач встал, прошел в со­седнюю комнату. Марина вертелась перед зеркалом. Уви­дев в зеркале жесткие глаза мужа, обернулась.

— Что с тобой?

— Ничего. Пока ничего...

4

Пожелав Ахтану спокойной ночи, Смирин пошел к себе. Сел за стол. Не сиделось — Ахтан разбередил старую рану. Встал, принялся ходить из угла в угол. Думал.

Вспомнилось утро двадцать второго июня сорок первого года, когда он оставил Алесю с сыном на руках и по тревоге выехал из военного городка на запад. Через три часа полк вступил в бой. С ходу. Смирин выпрыгнул из машины вслед за фельдшером Ивиным, увидел справа от дороги густой ельник, а слева — высоченный столб дыма: за рекой на пригорке горела деревня. За полем ржи, исполосо­ванным гусеницами танков, слышалась артиллерийская стрельба, сухо трещали пулеметы.

Они с Ивиным побежали вперед полевой дорогой и на опушке леса увидели младшего врача Эскина — тот с сан­инструктором перевязывал раненого танкиста. Гимнастер­ка на танкисте — в черно-рыжих пятнах.

— Где машина? — сипло спросил Эскин.

— Оставили там,— показал Смирин назад.