Над океаном

— Ге-ор-ги-е-ви-чи! — старательно пропела Эдита. — Очень красиво звучит.

— Ум-гум, — неуверенно согласился он.

— Что, не так? Ах, понимаю. Но ты говорил, возможно, ты станешь пилот.

— Нет. Не пилот. Авиаинженер. Надо учиться! Чтоб летать. Радиоэлектроника — великое дело.

— Хорошо, — согласилась она. — Ты — физика, я — лирика.

— То-то и оно. Моя физика еще только будет. Твоя лирика уже есть.

— Нет, — покачала она головой. — Музыке никто не мог научиться... как это точно? Научиться насовсем. Вся жизнь — учеба и музыка.

Далеко, в конце пустынного сейчас пляжа, виднелись две фигурки. То ли парочка брела по пляжу, то ли просто кто-то гулял. Или мальчишки. Они брели вдоль воды, время от времени нагибаясь.

— Туристы, — сказала Эдита.

— Почему?

— Сейчас не ищут камень. И не так ищут камень. Сейчас его нет. Мы знаем, когда камень. Георгий, ты уверенно знаешь, что будешь учиться? — Она всегда очень красиво произносила его имя — «Георгий».

Он внимательно посмотрел на нее и понял вопрос.

— Да-да! — чуть испугавшись, подтвердила она. — Я не потому спрашиваю. Просто, знаешь... Тут много пилотов, и они, как я всегда так видела, они даже женщин, жен не так очень любят, как свои самолеты. Нет, я не так говорю, но ты все время летаешь и все время хочешь всегда летать...

— Я знаю, о чем говоришь, Эдитка. Но это как отрава. Один раз подышать у нас там, на поле, — он махнул рукой куда-то назад, — у нас на аэродроме. Там воздух как в горах. Но в горах ты не летаешь, а у нас летаешь. И тогда ты совсем пропал.

— Да, это так. — Эдита грустно смотрела в горизонт, в море. — Я понимаю — мужчина должен любить свое дело.

«Они удивительные создания, — думал он. — Они ревнуют мужчину к его делу, даже не сознавая, что чаще всего любят его именно за дело, потому что только дело делает мужчину тем, кто он есть. Сам по себе я, Георгий Ломтадзе, что я значу? Ничего не значу. Я даже не Георгий Ломтадзе сам по себе. Я Георгий Ломтадзе только со всеми и всем, что и кто у меня был и что есть и будет. Только с матерью и отцом, братьями и друзьями, сестрами и врагами — кто любил меня и ненавидел, кого я любил и кого обижал. Все мое хорошее и плохое, доброта и вспыльчивость, преклонение перед женщиной и чувство превосходства над нею, любовь к морю, которая не выжила, и любовь к небу, которой я живу, все мои слабости и возможности — только такого Георгия Ломтадзе она знает и любит. Только такой нужен ей. И никакой другой».

— Я бросил институт, потому что решил уйти, как старший брат, в море. Я знаю, как можно любить море. Он работал в море, значит, тем и жил. Так и ушел он от нас — в море...

— И отец, и старший брат. — Эдита настороженно ждала.

— По-разному. Да. У нас большая семья и трудная. Но это, я думаю, хорошо. Это правильно. А брат даже отпуск проводил в море, на яхте, на красавице нашей «Аджарии». Михалыч часто его вспоминает...

— Я понимаю. Правда, море — это музыка.

Он искоса смотрел на нее, как запоминал. Бледная большеглазка-голубоглазка. Тонкие, длинные пальцы, нежная розовая кожа на костяшках, узких и тонких, и тоненький серебряный браслет на запястье, который, кажется, тихонечко позванивает. Она немного близорука, и, когда снимает очки, ее глаза, мечтательно-чистые, смотрят будто не на тебя, а в тебя, в самое нутро, в душу, — таких глаз он не видел никогда. Странно, что она нашла в нем — музыкант из рода музыкантов, потомственный скрипач?

— Море... Ты родилась рядом с ним, выросла и не знаешь его, девочка. Какое оно ночью, когда яхта посередине мира! Все — небо, и все — море. Свет с неба и свет из-под воды. А если шторм! Ветер, как пес, вертится, злится, а вода взбесилась, а яхта всем телом прошибает и ветер, и воду! Это — жизнь! — Он взмахнул кулаком. Она улыбнулась, отстраняясь: он так размахался, что едва не ударил ее.

— Вот поэтому мой отец сначала удивился тебе, а потом долго молчал и после этого мне сказал: «Он — хороший человек». Я знаю, почему он так сказал.

— Почему?

— Ты слышишь песню. Мало людей, какие слышат. Но авиация?

Он подумал, что сказал бы отец, глядя на нее, — его отец, всю долгую жизнь проработавший в колхозе, добрый могучий Нодари, глава могучего и доброго рода, мужчина, привыкший все делать своими руками, сильными и почти черными от бесконечного труда. Ему повезло — он ушел раньше, чем старший сын... «У нас там знают совсем других женщин. Впрочем, я уверен, отец не спросил бы: «Сын, вскопает ли это дитя склон под виноградник, сумеет ли принести нашему роду трех сыновей?» Отец тоже умел слышать песню, он знал — мир велик оттого, что в нем живет множество людей, но двух одинаковых нет. Ах, отец, отец...»

— Ты думаешь про отца? — тихонько спросила она.

Он прокашлялся, полез было за куревом, но раздумал: Эдита не любила запаха табака, и он старался курить поменьше.

— Море у нас есть, посмотри, какое море! — Она широко повела рукой. И лукаво наморщила нос: — Яхты тоже есть. Что еще есть? Что?

— Ты! — сказал он и крепко сжал ее плечи. — Ты... Эдитка, малыш... Время?