Над окошком месяц

Мне кажется, в то время у меня вообще никакого лица не было. Что-то похожее и на безразличие к своей судьбе и надежда: прыгают же другие и ничего с ними не случается, и я никуда не денусь!

Кстати, лётчики, парадокс, но не любят прыжков. И не потому, что трусят, а из-за боязни повредить себя и быть списанным на землю. Мой друг, с кем я знаком с капитанской поры, во время обязательных прыжков, поломал ногу, кости срослись хорошо, но во время процедур сестра перестаралась и отломала заново, после этого нога стала кривой. От повторного излома для исправления кривизны друг отказался и был списан с самолёта Ту-16 на вертолёты.

С прыжками и с Комаровым вспомнился ещё один эпизод. Оказались мы в одно время с ним в Семипалатинске — там стояли наши вертолётная эскадрилья и отряд. Я по своей службе, он по своей. Ему предстояло очередное «выкидывание» лётчиков и бортовых техников. Он попросил меня, при возможности, помочь. Была зима, ветреная и морозная, как все зимы там. Мы поднялись на Ми-8, всё было в штатном режиме. Выбросили, сели, зарулили. И тут к Комарову подбегает молодой лётчик и просит разрешить ему ещё один прыжок. Комаров в его манере цыгана, покупающего лошадь, посмотрел на лётчика, оценил и разрешил. И вот мы опять в воздухе, опять всё идёт своим чередом… Вдруг у выхода какое-то смятение. Я смотрю и понять не могу… На коленях, потом на четвереньках к проёму ползёт кто-то, со спины не узнать, делает усилие и вываливается за борт. Я гляжу на Комарова, прошу взглядом пояснений происшедшему. Он махнул рукой: потерпи, объясню потом.

На земле рассказал, что это был рядовой случай, каких немало: «После первого прыжка человека захватывает радостное чувство, он готов повторить ещё раз, ещё раз и ещё много раз. А когда начинает осознавать, что с ним было и что могло, не дай Бог, быть, его в ответственный момент покидают силы и сила воли в первую очередь. Тогда такие «ломаются». Наш лейтенант «сломался», но не до конца, он пересилил себя и сделал невозможное. Есть основание думать, что бояться прыжков, как смерти, он не будет. А может быть, эта психическая травма у него на всю жизнь. Вот поэтому запрещается новичкам давать два прыжка в один день», — заключил Комаров, иногда проходит, а вот сегодня не прошло.

Мои добрые дела не остались незамеченными, и мне через два года предложили вышестоящую должность в штабе воздушной армии. Перед этим я прошёл вынужденную проверку на пригодность к специфической работе, связанной с авариями и катастрофами летательных аппаратов, попросту — самолётов и вертолётов.

В северном Казахстане есть город Темиртау (в переводе с тюр. Железная Гора), там, на территории брошенного кирпичного завода, была размещена вертолётная эскадрилья, в задачу которой входили поиск и эвакуация обитаемых и необитаемых космических летательных аппаратов. Эскадрилья молодая, необлётанная, размещена по существующим того времени правилам, то есть посажена на голом, необжитом месте с таким расчётом, чтобы потом, преодолевая трудности (армия без трудностей — не армия), могли обустраиваться, кто как может, кто на что способен.

В этой эскадрилье на ночных полётах упал вертолёт. Погибло четыре человека — экипаж и проверяющий. В полк пришла телеграмма об откомандировании меня в состав комиссии по расследованию причин катастрофы. Времени на сборы два часа. За мной прилетел самолёт, и я умчался в темноту с тревогой на душе: справлюсь ли с возложенными на меня задачами.

Тревоги не были напрасны. Опыта такой работы у меня не было, был только академический подход, цель которого — поиск объективной причины лётного происшествия. Это значит, что независимо от того, кто виноват в аварии, правда не должна скрываться. Объективность позволит избежать подобных ошибок в дальнейшем, спасёт чьи-то жизни, говорили нам учёные мужи, слегка отдалившиеся от прозы жизни, а как бывает на самом деле, в жизни, я ещё не знал.