Над окошком месяц

Моя молодая жена страшная сладкоежка. Может жить месяцами на одних конфетах и шоколаде, отговорить её от такой ненормальности невозможно, и я решил накормить её этой «отравой» до отвращения. Я купил целый чемодан дорогих конфет. «Бог с ними, — подумал я, — с этими деньгами. Это же в последний раз. Игра стоит свеч!» Я проиграл! Чемодан конфет был съеден в рекордный срок, и никакого отвращения, даже маленького расстройства желудка, у моей жены не случилось!

Воинские части, за которые я отвечал, были разбросаны по трём немалым по площади республикам — Казахстану, Киргизии, Таджикистану. Тысячи вёрст! Поэтому командировки были интересными и длительными. В переходный период приходилось брать с собой и летнюю одежду — для южных областей, и меховую — для северных, где свирепствует «Шайтан» или «Афганец», несущие красный песок со снегом параллельно земле. Там такой снег, какого не видел даже в Сибири: можно было только пилить или рубить — так плотно утрамбовывало его ветрами. В районе Семипалатинска (в шутку его называли Семилапатинск) прорубались в снегу траншеи от здания к зданию, и были они выше крыш.

Снег для аэродромной службы — Божье наказание! Взлётная полоса должна быть сухой и чистой в любое время года, в любое время суток. А чтобы так и было, сутками «утюжат» её специальные машины со списанными реактивными двигателя на автомобильном шасси. День и ночь зудят они на полосе, устилая сторублёвками. Должности, как командир аэродромной службы, хуже не придумаешь. Ни сна ему, ни отдыха. Однажды подчинённые такого командира прислали письмо на популярную радиопрограмму «Для тех, кто не спит». «Дорогая редакция, — писали они, — мы, солдаты Н-ской части, хотим рассказать, какой у нас хороший и заботливый командир: он спать не ляжет, не убедившись, что мы все сыты, обуты, одеты. Он лучше отца родного! Мы просим вас передать ему нашу благодарность и исполнить его любимую песню «А снег идёт»«.

В Джамбуле всё иначе. Там жара под 40 градусов, а то и 50, и есть настоящий восточный базар. Горы арбузов, дынь, торговцы в халатах и тюбетейках. Осы вьются около дынь, зудят то зло, то лениво. Персики с кулак… Дыни метровой величины тают во рту, от сладости склеиваются губы.

В Джамбуле сидит наш вертолётный полк. Его развернули из отдельной вертолётной эскадрильи, что базировалась в Темиртау, и посадили по соседству с гражданским аэродромом. Однажды, когда я был там, что было не редкостью, ночью поднялась буря. Вырывало с корнями вековые деревья, валило столбы, срывало крыши. Было страшно смотреть на эту разнузданность природы. По тревоге мы выехали на аэродром, но ничем помочь вертолётам не могли. Люди были бессильны что-то изменить. А природа на глазах у нас расправлялась с вертолётами, как хотела: выворачивала лопасти, била их концами о землю, раскатывала по полю контейнеры. Все гражданские самолёты АН-2 (не менее десятка) сорвало со швартовок: кувыркаясь, они катились в степь. Один из них влез в брюхо нашего большого вертолёта Ми-6, разрубив его пополам. Строго по линии лежали бетонные столбы электропередач. Утром всё утихло, и если бы не картина вселенского погрома, то, казалось бы, лучшего места на земле и нет. Солнышко, тишь, благодать. На метеостанции сказали, что стрелка «ветродуя» зашкаливала. А шкала рассчитана на 50 метров в секунду или 180 километров в час. Значит, буря неслась с ещё большей скоростью.

Тогда стихия вывела из строя все вертолёты, о чём было доложено в Москву. Приехали специалисты из НИИ, завода-изготовителя, ВВС, принято однозначное решение: заменить лопасти на всех вертолётах. В течение месяца со всех складов и частей союза свозились лопасти в Джамбул.

Этот полк стал мне родным и близким. На всех учениях, важных работах, я был там. Там застало меня известие о смерти моей мамы. Только что я был у них во время отпуска, видел, что мама больна, но мысли такой не допускал, что через месяц её не станет.

Мой командир, генерал Козьмин, проявил тогда «отеческую» заботу о своём подчинённом. Единственными его словами были, когда он, подписывал отпускной на полагающиеся десять суток: «Здесь не десять, а одиннадцать суток!» Посчитав ещё раз, убедился, что десять, и сунул небрежно отпускной на край стола. Скованный обязанностями подчинённого солдата, я не мог даже сказать ему, что он сволочь.

Я был бы неправ, обвиняя генерала в чёрствости и невнимании вообще. Возился же он как с дитём, малым и неразумным, с сынком своего московского начальника — Серёжей, служить которого отправил папаша подальше от злачных столичных мест. Серёжа был законченный балбес и пропойца отменный. Папаша, строгий генерал, прошедший войну, не знал, как сделать из сынка хоть сколь-нибудь стоящего офицера. Помогали в этом ему все: и порядочные, и блюдолизы. На руках только они не носили, чтобы угодить своему начальнику. Убеждали, уговаривали Серёжу, рисовали картины великого будущего, если он… Серёжа смотрел наивными голубыми глазами на добровольных воспитателей и… оставался на прежних позициях тунеядца и пропойцы.