Над окошком месяц

Этим рассказам, зная наш ретивый нрав, можно верить. Когда я служил в Польше, мы стояли на аэродроме, который до войны был немецким. Две взлётных полосы из бетона, длина каждой более 2 000 метров, обогревались зимой. Круг для списания девиации с градуировкой и электромоторами. Железобетонные ангары, отапливаемые, естественно; с помощью кнопок раскрываются и закрываются кассеты дверей. Так было у немцев. При нас, как нетрудно догадаться, полосы не отапливались, с круга и ангаров были сняты и проданы полякам (они всё покупали) электромоторы. Всё стали делать надёжным способом: три человека на одну кассету, три — на другую, пять человек на одно крыло, пять — на другое. И вперёд! Полосы так обильно политы авиационным керосином из сварганенных умельцами обогревателей на базе реактивных двигателей, что стали золотыми…

В штабе чувствуется достаток. Кабинеты просторные, мебель добротная, ковры и дорожки, яркий свет неоновых ламп… На стенах картины и хорошо сделанные фотографии в рамках. Стенд с портретами и краткими характеристиками всех главных инженеров воздушной армии за время её существования. На фотографиях же отображена жизнь и работа инженерно-технического состава частей объединения. Техника наисовременнейшая, по сравнению с прежним моим объединением, и это понять нетрудно — враг под боком.

Представился новому командиру — полковнику Баталову Анатолию Константиновичу, который, кстати, тоже недавно прибыл сюда из Львова. Для него это большая удача — есть возможность получить генерала, чего не светило ему в маленькой львовской армии. Удача была не случайной, а закономерной: полковник Баталов выходец из рабочей семьи, успешно прошёл все должности, начинал службу на Дальнем Востоке, дошёл до Германии, это был руководитель с большой буквы. Оригинальный цепкий ум, глубокий, практически мгновенный, анализ происходящих событий, упреждение возможных отказов в работе авиационной техники по малоприметным признакам и показателям — его неотъемлемые качества. Он привык работать сам (не от кого ждать помощи в продвижении по службе) и другим не давал прохлаждаться. Иногда слышались такие речи, что-де он приехал за генералом, потому и «копает», а нам-то зачем? Основная же масса офицеров правильно понимала своего командира и задачи.

Близость границы с «наиболее вероятным противником» — блоком НАТО ощущалась во всём: нам и нашим жёнам запрещалось без разрешения покидать гарнизон, постоянные тревоги и тренировки по действиям на случай войны, в полках строго следили за исправностью самолётов и готовностью выполнять боевую задачу. Лётчики и техники были натренированы так, что полк поднимался в воздух за 25–30 минут после объявления тревоги из состояния отдыха. За каждый неисправный самолёт строго спрашивали инженеров частей, и те делали всё возможное и невозможное, чтобы не выходить за рамки допустимого. Разрешалось не более двух неисправных самолётов на весь полк, а находившиеся на регламентных работах восстанавливались и готовились к боевому вылету отдельной группой специалистов в кратчайшие сроки.

В штабе встретил я своего бывшего однополчанина по Польше, он уже заместитель моего командира, знаю, долго на этой должности не задержится. Ему кто-то вычертил путь карьеры и строго следит за этим. Спору нет, он очень работоспособен, но… не орёл. Он как хороший музыкант: играть научился неплохо, но ему не быть Моцартом или Паганини. Тем не менее, он обогнал, в конечном счёте, в своём карьерном росте по-настоящему талантливого Баталова. Объяснение этому простое и каждому понятное — протеже.

Вообще-то настоящий инженер — это мозг, напичканный идеями. Но таких инженеров не так уж и много я встречал за свою службу. Часто они скатывались в русло административной занятости. Первый мой главный инженер СГВ (Польша) полковник Катков, казалось, в каждом кармане держит не менее дюжины идей и предложений. То специальную группу создаёт в полку, задача которой — проверять на старте качество подготовки самолётов к полётам, то, вопреки действующим документам ВВС, закрепляет за одним техником на полёты два самолёта, то вводит обязательным проверять работающий двигатель, заглядывая в реактивную трубу с зеркалом, нет ли факеления форсунок… Таким был и Баталов. Его замы были, к сожалению, другими — добросовестными исполнителями, не более.

В Бюнсдорфе в авиационном городке я встретил соседей по подъезду — Ухановых и Егизбаевых.

С Ухановыми мы были дружны с первых дней нашей встречи в Алма-Ате. Теперь они живут в Мурманске, рядом с дочерью и внуками. Мы постоянно в курсе всех их событий, как и они о нас знают всё.

Егизбаев Марат, прапорщик, жил в Алма-Ате над нами. Его отличали от других несуетность и природный юмор. Говорил он мало, но интересно. Отец его был муллой, и сын придерживался правил, которые другие нарушали безоглядно. Спиртного в рот не брал!

Как-то он спросил меня, сколько стоит вертолёт Ми-8, я назвал сумму. Прикрыв глаза припухлыми веками, Марат задумался на мгновение, а потом изрёк:

— Мой отец мог бы его купить… Даже два.