Над Самарой звонят колокола

– Это те самые, о которых говорил нам Сысой Копытень. Казанский губернатор еще тринадцатого декабря отдал распоряжение симбирскому коменданту Вальцову спешно выслать канониров в Самару. Вальцов, получив известие, спустя неделю отправил этих молодцев на санях. А они, видишь ли ты, Антон, на какую дерзость отважились? Заехали в редут Красный, который на половине пути от Красноярской крепости до пригорода Алексеевска, да загостились у тещи вот этого молодца, нареченного Наумом и прозвищем Говорун. А у тещи, сам знаешь, и ступа для зятя доится… Сказывает, пили-ели да ждали известий, пока государева команда придет к Самаре. Ему имеют желание послужить.

– Истинно хотим, атаман-батюшка, – подал голос напарник Говоруна, рябой Потап Лобок, прозванный так на селе за высокий и покатый назад лоб, на котором смешно лежала солдатская треуголка – вот-вот, казалось, свалится. – Комендант Красного редута весьма возрадовался нашему приезду и не препятствовал гостевать. Более того, уговаривал остаться в редуте при двух пушках для бережения от возможного калмыцкого набега. А мы, прознав, что ваше воинство уже в Алексеевске, сунули тому коменданту бумагу под нос – дескать, в Самару спешим по указу губернатора… С тем и отъехали, только не к коменданту Балахонцеву, а к вам, батюшка атаман…

– Кузьма Петрович, – попросил Илья Федорович своего помощника, – проводи канониров до Сысоя Копытеня. Пущай покормят их как следует горячей пищей с мясом посытнее, да и за дело. Нам уже назавтра пушки нужны будут! А как, проводив пушкарей, воротишься, так думать станем, каким образом поутру к Самаре подступать…

Кузьма Петрович накинул полушубок, небрежно прихлопнул на голове шапку. Канониры надели епанчи.

– Ну, други, идемте начинать государеву службу, – весело сказал Кузьма Аксак, кивнул канонирам и крепкой рукой толкнул тяжелую дверь.

Глава 3. Самарская хлеб-соль

1

Мирно и успокаивающе хрустел под ногами свежий, ночью выпавший снег. Он укрыл белым пуховым покровом крыши домов и амбаров, прибрал под себя до поры до времени черноту и навоз проезжих дорог, в безветрии лежал недвижно и не сверкал еще под лучами солнца, скрытого за восточным окоемом. Но там, за отрогами, уже занималась заря – ярко-розовая, с голубым отливом в небесной выси. Быть дню светлому, праздничному, и сиять снежному пуху радужными искрами…

Протопоп Андрей Иванов, утомленный всенощным бдением, лишь на рассвете воротился домой. С кряхтением скинул верхнюю тяжелую по зиме одежду, помотал тощими голенастыми ногами и стряхнул валенки, оставшись в подряснике, в вязаной кофте и в белых шерстяных носках. У порога отца Андрея встретила теплая, полусонная матушка Феодосия Куприяновна в долгополом ночном халате и в повойнике на русых пышных волосах.

Отец Андрей поцеловал матушку в высокий и гладкий лоб.

– Я вечор все глаза высмотрела, а вы все не шли, свет мой, – томно потягиваясь, проговорила протопопица. – Ну что там в городе? Что слышно о супостатах?

– Э-э, матушка моя ласковая, кто знает теперь, когда и с какой стороны беда на нас грянет, – отозвался отец Андрей, растягивая слова – не отошел еще после долгого моления в соборе. – А даст бог, так и подоспеют регулярные полки, отгонят ту воровскую команду. И вновь наступит тишина и покой… – Не утерпел, снова поцеловал матушку в пухлую розовую со сна щеку, вздохнул, сожалея о своих преклонных летах. Пятьдесят шесть весен отшумело за сгорбленной уже спиной… Из них девятнадцать лет находился в священниках у статского советника Рычкова. Ныне Петр Иванович – директор Оренбургской конторы, вкупе с губернатором Рейнсдорпом терпит тяжкую осаду от самозваного царя. А он, отец Андрей, в Самаре протопопом шесть лет пребывает. Должности достиг усердием и примерностью поведения, потому как в семинарии не учился, читает и то плохо, а о латыни и вовсе подумать боязно.

«Однако не в латыни суть, – подумал протопоп Андрей, – и так век дожили бы. Должно, за грехи людские Господь кинул между ними эту окаянную смуту… Теперь всякий бродячий пес волен и на владыку брехать, управы на него не сыщешь…»

– А ты, матушка моя, в изрядные телеса нынешней зимой входишь. Вона, будто бесы тебя на дрожжах замесили… Изыди от соблазна!

Матушка Феодосия Куприяновна жеманно выставила губки, круглыми глазками стрельнула в нахмуренного, пахнущего морозом протопопа и отговорилась с усмешкой:

– Скажете такое, свет мой, чтоб в доме протопопа да бесы жену месили… У нас мыши в подполье и то, думаю, в святости пребывают денно и нощно. Извольте пройти на кухню да принять завтрак. Должно, изголодались за всенощную-то…

Отец протопоп едва успел откушать, как на крыльце кто-то затопотал промерзшими валенками, оббивая о ступеньки пухлый снег.

– Кого это Господь ни свет ни заря послал? – Протопоп Андрей поспешил встать из-за стола и встретить гостя. Отворилась дверь в холодные сенцы, и с клубами морозного воздуха в прихожую через порог ввалился диакон Вознесенской церкви Степан Яковлев с длинной заиндевелой бороденкой, с каким-то свертком в голых, без варежек, руках.