Над Самарой звонят колокола

Государь легко тряхнул Арапова за плечо, заставляя атамана поднять глаза, не робеть от оказанной милости. И вдруг Петр Федорович озорно разулыбался, обнажив щербинку в верхнем ряду зубов. Он поманил к себе походного атамана Овчинникова, взял за локоть, с хитринкой в голосе начал пытать:

– Так кого ты, атаман, хотел послать с этим молодцем на Самару?

Овчинников секунду подумал и ответил:

– Да хоть бы и есаула Маркела Опоркина, того, батюшка, который ходил к полковнику вместе вот с Тимофеем Падуровым. Опоркин уже гонял со своими казаками под Бузулук, места тамошние разведал…

– Погодь трохи, атаман Андрей Афанасьевич. Тамошние места и новый атаман куды как добре знает, из тех мест, считай, рожак. А вот кто из наших казаков, давеча кто-то сказывал мне, будто в помянутом ныне ромодановском бунте воевал, да еле утек из тех мест, солдатами покалеченный в ногу? Ну-тка, робята, припомните мне того молодца да покличьте ево сюды.

Илья, не успев порадоваться, что с ним в трудный поход пошлют доброго знакомца Маркела Опоркина, услышав слова государя о ком-то из ромодановцев, в удивлении вскинул брови, не смея рта открыть – о ком речь?

Атамана Овчинникова память не подвела.

– Да чево припоминать-то, государь? Того есаула я самолично и спосылал покликать Илью Арапова пред твои светлые очи. Теперь на крыльце, поди, с караульными казаками языки чешут.

Кто-то хлопнул дверью, ушел в сенцы.

«Вот, не зря же почудилось мне, будто видел где-то я того человека! – Илья лихорадочно напрягал память, перебирая давно бывшее в далеком родном Ромоданове, где о нем, поди, никто уж и не помнит. – Родная матушка ежели чудом и жива еще, то в церкви давно уже поставила по мне упокойную свечку…»

И вдруг – будто яркая вспышка молнии сверкнула в сознании, осветив непроглядную, казалось бы, тьму ушедшего времени. И будто вчера это было – Самара, чужие телеги у купеческого ряда, на телеге сгорбленный отставной солдат Сидор Дмитриев, и его рассказ о сражении с драгунами… А что потом было? Да ведь Панфил, сын Данилы Рукавкина, сказывал, что из-под стражи темной ночью близ города Самары ушел один их ромодановский атаман! И называл Михайлу Рыбку. А позже, когда так нежданно набрели на ватагу атамана Гурия Чубука, сказывал при нем отец Киприан и про Кузьму Петрова, который не пошел с ним искать заветное Беловодье, а подался в земли яицких казаков искать вольной жизни.

«Так это он, дядя Кузьма! – едва не вскрикнул да вовремя опомнился Илья. – Это он, наш ромодановский сосед! Признает ли меня? Вряд ли, ведь столько времени минуло с той давней баталии у перевоза через Оку…»

За спиной снова хлопнула дверь, хрипловатый стариковский голос раздался у самого уха Ильи Арапова.

– Звал, государь-батюшка? Явился твой есаул Кузьма Аксак.

– Подь сюды, есаул. Признаешь ли сего молодца, ась? – Государь повернул Илью лицом к вошедшему. Илья с трудом сдерживал желание кинуться Кузьме Петровичу на шею, прижаться к нему и, чего греха таить, снова почувствовать себя маленьким и беззащитным ромодановским отроком Илейкой…

«Отчего это он себе такое странное прозвище выбрал – Аксак?»[8] – подивился Илья и посмотрел есаулу в лицо: в серых, глубоко ушедших под лоб глазах мелькнули живые искорки. Жесткие губы потянулись было в улыбке, но потом сжались, отчего шрам на верхней губе побелел. Кузьма стиснул зубы – до того напрягал память, изучая Илью с ног до головы и обратно. Взмок, повернулся к государю Петру Федоровичу:

– Будто видел сего человека, государь. Схож с односельцем Капитоном – те же карие глаза, телом крепок тако ж и нос широковат. И тако же, вижу, колченожит малость… Только тому Капитону в Ромоданове было уже за шестьдесят, а сему человеку, сам видишь…

Илья Арапов не мог далее сдерживать радость от встречи с почти родным человеком, выпалил какой-то по-ребячьи восторженной скороговоркой:

– А у меня, дядя Кузьма, и по сей день в глазах стоит, как ты постреленного драгунами сына Егорку на руках от рощи к Ромоданову несешь…

Есаул обеими руками схватил Илью за плечи – Петр Федорович, улыбаясь, отступил на шаг и дал знак атаманам не мешать односельцам – и в изумлении выговорил:

– Неужто?.. Это ты, Капитонов внук? Илейка? Ты, босоногий отрок?

Илья Арапов со смехом стиснул Кузьму Петровича, да так крепко, что тот охнул от неожиданности.

– Я, дядя Кузьма! Я! У того босоногого отрока уже и седина в рыжей бороде засветилась…

– Ох ты, господи! Надо же такому случиться! Встретились через двадцать лет, и где?

– Где? – первым опомнился Илья, встрепенулся. – Пред светлыми очами государя-батюшки размахались мы руками, как два петуха! Прости нашу глупость мужицкую, государь, право – одурели от радости! Да вить как не одуреть – столько лет ни одной родной души рядом…

И оба, не сговариваясь, пали на колени, склоняя повинные головы.