Над вечным покоем

— Затем развить проверку ткани и фасона и броситься под тот автомобиль, — с известной горечью парировал Аркадий. — Сказал бы сразу, что имеешь мысль любым путем избавиться от сына. Чем я плох вам? Мама! Я хулиган? Стою в подъезде с финкой? Я пьянь? Фарцовщик? Урка? Бич? Я низменный игрок на деньги в домино по скверам? Никоим образом, и вы ли за меня когда-нибудь краснели, волновались? Влипал ли я в истории когда? Никоим образом. Я просто созерцатель. Так дайте созерцать мне. Жить, переводя свой орган зрения с предмета на предмет. Опять же я считал: в эксплуатации не так уж я и дорог. У Ерофеевых собака сенбернар. На сорок на рублей съедает пес за месяц. Прончищевы владеют «Жигулями». Машина в месяц стоит девяносто. А я? Считайте, что в эксплуатации у вас ну нечто среднее — с капотом «Жигулей» и задом сенбернара. Неужто вам не по карману это? Я требовал когда-нибудь штаны с клеймом из кожи «Lee»? Я требовал дубленки из Канады и сбрую горнолыжника из Штатов концерна «Белозвездный»? Нет. Я, созерцатель, в запросах более чем скромен. Не требую пулярок, индустрией довольствуюсь пельменей и курточку ношу из чесучи, как папа Карло. И с вашей стороны, с родительской, жестоко меня, неустоявшуюся личность, выталкивать в какую-то там жизнь. Вот в странах капитала — там и то считают совершеннолетними лишь тех, кому перевалило за двадцать один. Тогда за что ж вы для меня боролись? Завоевали что? Вы, граждане социализма, должны бы посрамить капитализм, установивши совершеннолетие не ранее, чем после тридцати. Пускай с меня бы и начали это. Я активно «за».

Родители смолчали. Мама Кожа, ставя блюдца на ребро в сушилку, не почерпнула смелости сказать, что присмотрела сыну две работы, непыльные. Одна в известной фирме «Заря»: выгуливать собак, пока хозяева находятся на службе. На свежем воздухе со сдельною оплатой води себе собак на поводках. И набегает стаж, и ты не захребетник, и созерцай себе широкий мир окрест, и к праздникам подарки от хозяев…

Он не пойдет. Ведь от собачьей шерсти его замучит электризация одежды.

Вторая же работа — в сфере муз. Всего два раза в месяц, верхом на пушке из папье-маше, с зажженным факелом (балет «Пламя Парижа») быть выкаченным к рампе. Коснувшись факелом запала, вызвать выстрел пиротехническим составом ликаподий.

Не пасть Бастилии. Не сядет он на пушку. Администрация театра потом потребует задействовать статиста в спектаклях современности, а там одна опасность тяжких травматизмов. То льют на сцене сталь, то дизельные ездят большегрузы, то плющит что-то восьмитониый пресс.

— Да, мама, — сказал Аркадий Кожа, коснувшись мамы рукою вялой, как капустный лист. — Я мямля. Тюхтя без запросов. Я бесстрастен. Я созерцатель наших достижений. Копилка фактов. Так словно быть лежачим камнем, пнем с глазами. Я так люблю вот эту нетревожность, стабильность бытия. Похожесть дней «вчера — сегодня — завтра». Сижу в квартире около окна, смотрю, как в гастроном привозят булки, мороженые туши, кавуны, смотрю на поливальные машины, и если вдруг да в двери позвонят, спрошу: «Кто там?» И вор уйдет, коль был за дверью вор, услышав бас мой. Вот так недорог я, а сколь полезен. Я по карману вам, а вы мне — по душе. Пойду-ка, что ли, сон посозерцаю. Да если сможете, на завтра дайте рубль. С рублем пойду на двор, свое проветрю кредо, пошаркаю ногами по асфальту, брошу взгляд, но близко ни к чему не подходя. Инертен и нейтрален, как аргон, не затешусь я ни во что, не вклинюсь. Таков я. Вокруг моей вращающейся шеи — воротник. Его диаметр — сорок. Возьмите пятьдесят — и уж начался мир: карабкание человека в люди. Все — суета. Я с миром квит. Истории не липли бы ко мне, ну, а уж сам я ни во что не влипну.

Отрезание ломтя

В неустойчивые погоды прошлой зимы транспортом надземным, равно как и подземным, молодая москвичка объезжала магазины Москвы на предмет покупки свистка.

Широк в столице свистковый ассортимент. Покупательнице предлагали: псовый охотничий рог, подманный пищик на рябчика, дудку боцманскую, дуду путевого обходчика, судейский свисток.

Но все это было явно не то, и, просто отчаявшись, молодая москвичка подошла к представителю службы ГАН, и представитель, хоть и сам острейше нуждался в свистке, отдал его женщине, ибо ей свисток был нужнее. Он был нужен ей для жизни с родною мамой. А именно: возвратившись с работы, наша землячка вешала на шею свисток вместо кулона, чтобы, спасаясь от матери, без промедления можно было свистеть на подмогу милицию.

В сочинительстве морально-этических очерков главное не отрезывать человеку путей для возврата в общество. Привлекается для этого, как прием, некая неразглашенпость, этическая секрет-чинка и вуаль, отчего герои именуются усекновенно: «инженер Я-ий», «скотобоец О-ов».