Над вечным покоем

Вскоре, конечно, в дверь постучал участковый, блондин, мастер самбо, справедливец и знаток английского языка в пределах пятого курса вуза. Ужасно, но даже все эти качества участкового не помешали Мишустину замусорить весь подъезд официальными пуговицами и клочками погонов представителя власти.

Закон не прошел мимо этого факта. Когда избивают библиотекаршу — совсем одно дело, но когда участкового…

Три года работ на Большой Химии получил Иван Мишустин, где был приставлен осваивать то ли пеноуретан, то ли суперфосфат.

Но странное это дело — химия, взять хоть органическую, хоть неорганическую. Выдворенный на уретанную перековку асоциальный тип по непонятным широкой общественности причинам — в виде ли поощрения или плохой надзор? — эпизодически отпускался к месту жительства. С удивлением признаем, что многие «химики» то и дело с работ прибывают на побывку в Москву. Так возникал в Москве на пл. Маяковского запойный буян Ю. Полньин, одержимый идеей пустить юшку сантехнику Ксенофонту.

— Горожанина, — говаривал во время розыска Ксенофонта IO. Поливин, — по зубам-то смазать много любезней. В сельской местности население чистит зубы небрежно, как дашь по зубам, так и руки гниют.

И примерно такие же цели влекли в Москву Ивана Мишустина.

Тяжкие страсти душили бывшего маримана, проникшего в город. Все вызывало в нем отвращение: эти толпы выряженных людей, омерзительных неалкоголиков и чистюль, отягощающих себя тьмой запросов, исканий, тогда как запросоискание у человека должно быть только одно и только с утра, а также раздражало Ивана Мишустина выражение лиц этих московских граждан, явно прикаянных в жизни.

Гулким шагом прошел Иван к шестьдесят девятой квартире и пнул ногой дверь.

— Нет никого, — сказала женщина из соседней квартиры.

— Где? — спросил Мишустин Иган.

— Ирина на работе, а ВАША отбывает пятнадцать суток за избиение дочери.

— Нда-с, — сказал Мишустин Иван. — Родней очаг забила сажа. — И, выломав дверь, разгромил квартиру и с чувством удовлетворения поехал суперфосфатить.

После этого Ирина Саврасова больше не решалась приходить в свой собственный дом. Не из боязни за собственную жизнь — из боязни за жизнь родившегося ребенка.

И бурно страдала Большая Ишуньская улица:

— По знакомым мыкается с грудным-то дитем. Вот те и охрана материнства.

— На принудлечение эту бандитскую мамашку надо ложить. Ага?

— Она, Ирина, приходит как-то к ней, говорит: мама. Ребенком своим вас прошу: дайте согласие на размен жилплощади.

— И?

— Естественно же, не дала. Кукиш, тебе, говорит, с сивушным маслом, В коммуналке, говорит, меня сразу скрутят, я здесь же душу из тебя вынимать спокойно могу. Опять же, вдруг в коммуналку возьмут да подселят дворника, и он начнет там сушение валенок? У меня, говорит, к дворникам идиосинкразия, а от валенок аллергия.

— А власти что? Исполком, милиция, прокуратура, нарсуд? Принудительно бы заставили запойную разменяться.

А нету у властей столько решимости. Сочувствие, сострадание к Саврасовой-младшей у властей налицо, но никак — что немедленно полагалось бы — не воплощаются они в административные меры. А вдруг Саврасова-старшая не полностью отрезанный ломоть? Вдруг воспрянет, встряхнется, может, выступит по рабочим клубам, читанет лекционную пропаганду: «Как я порвала с пороком»? Так что уж вы, Саврасова-младшая, еще поскитайтесь маленько с младенчиком. Что же до Ивана Мишустина, то Иван вас пальцем не тронет: в семимиллионном городе при скитальческом образе жизни вы вполне затеряетесь, вероятность вашей встречи с громилой Иваном равна не то что одному — двум нулям.

Пимен, Сергей, Аристарх

Да, отборовшись в течение дня, сидя в лоджии, глядя на высотный город вокруг, с большим человеческим теплом и знанием предмета любил он помыслить. И, смежив веки, вызывал он мысленно образ крестьянина Пимена и думал о нем.

* * *

Баба Секлетинья сидела в избе и что-то сучила. В подпечье чесались куры. Прел на загнетке кот. Пахло карасином из лампы. Хозяин, скотник Пимен, сидел на лавке. За распояской был у него оселок, на столе же перед хозяином стояла в плошке тертая редька. Жуя редьку, оселком Пимен мыслил точить косу. Имелось у Пимена горе. Отбивать он любил косу перед заточкой на рельсе, в который бьют набат при пожаре. Вот тринадцать уж лет отбивал он косу и тринадцать раз получал от сельчан березовой каши за зряшный сигнал пожара.

Еще у Пимена было бельмо, в волосах полова, лучковая пила была, навойник, колун, самовар, омшаник, нетель и свинья супоросная. Кочет был и семь кур русско-пестрых.

В бога Пимен редко ругался: хромала на селе атеистическая пропаганда.

Не курил Пимен. Боялся тоже грозы.

Еще имел: застреху, подпол; непрерывку-кино не любил, а любил он показ частевками, чтобы, покуда механик заправляет новую часть, можно было обмозговать, про что была часть до этого.

Перед городскими был Пимен маленько ущербен. Из городских слов знал: трынвай, комбикорм, изолятор, спецовка, атмосферный осадок.