Надежда

— Много тому причин. Подлинные чувства стесняюсь напоказ выставлять. Считаю свои рифмовки «шедеврами второго сорта». Я уже понимаю, что излишне многословна, но пока не могу обойтись без красивостей, не могу не брызгать фейерверком ярких слов. Наверное, для того чтобы научиться лаконично высказываться, надо повзрослеть, — засмеялась я и продолжила: — Настоящими стихами можно назвать что-то из ряда вон выходящее. А у меня одни эмоции. Я то хохочу, то заливаюсь слезами, торопясь запечатлеть на потрепанных обрывках бумаги свои «гениальные» чувства. Концентрации мысли в них нет. Надо так писать, чтоб в одной строчке проявилась вся Вселенная! А я порхаю по бумаге, как глупая, но заметь, не тщеславная бабочка. Мои вирши — бесплодная пачкотня. Но она искренняя, и в этом ее маленькая ценность. А зерна мудрости позже появятся, если об этом природа заранее побеспокоилась, — усмехнулась я чуточку горько, понимая, что желание писать еще не означает наличия способностей. — Соединять простоту и величие, дано не многим. Настоящий поэт тонким чутьем угадывает созвучия и так пишет, словно из души извлекает музыку. Оживает у него обыкновенное слово, звучит и переливается всеми цветами радуги.

Я еще в детдоме осознала, что гениальный поэт пишет так, что его очень простые, без излишней кудрявости слова, проникают в самые потаенные глубины сердца, подчас неведомые самому читателю. Лермонтов поет мою душу. Он бы понял меня и мое одиночество. Как-то сильно расшибла коленки. Но когда вечером читала стихи любимого поэта, боли не чувствовала. Странно, да?

— Не строчи из пулемета. Мысль не улавливаю. Почему ты так быстро разговариваешь? — страдальчески поморщилась Лена.

— Не знаю. Я все быстро делаю, — засмеялась я, стараясь показаться беззаботной.

— Ты показываешь свои стихи девчонкам?

— Иногда, но не говорю что мои. Понимаю, что они не зрелые, слабые.

— Я слышала, что бывает так: «Когда имя автора исчезает, то стихи приобретают соблазнительную анонимность, а иногда после смерти автора они становятся или считаются талантливыми, — сказала Лена.

— Для этого они на самом деле должны быть гениальными. Нам это не грозит, — усмехнулась я и, спохватившись, поправилась: — Мне уж точно!

— Взрослым, наверное, труднее писать стихи. Им надо настраиваться на восторженный лирический или грустный лад, а у нас он сам постоянно возникает. В тринадцать лет все пишут стихи, а вот кто из нас останется поэтом в сорок пять? Наверное, это тоже дар — чувствовать себя вечно юным и притом очень умным... Без прекрасного окружения, наверное, не было бы Пушкина? В детдоме он точно не состоялся бы, — холодно усмехнулась Лена.

Я поддержала разговор:

— Наш дядя Петя говорил, что если талант есть, он когда-либо обязательно пробьется.

— Не хочу когда-нибудь! — вспылила Лена.

Чтобы успокоить подругу, я весело затарахтела:

— Наверное, ты права. Мне Александра Андреевна рассказывала, что ее старший сын в шесть лет говорил так красиво, восторженно и грамотно и с такой фантазией, как она даже в пятнадцать лет не умела! А потом он увлекся техникой и потерял способность к образному мышлению, вернее, она у него перетрансформировалась в техническую смекалку. И у нее в детстве был сформирован мощный словарный запас, который в институте в основном пополнился научными терминами. Но с возрастом он уменьшился, потому что нет времени для чтения. Учительница об этом очень сожалеет. Но сочинения учеников очень любит читать. Сегодня я отнесла ей рассказ о том, как жители неизвестной планеты расшифровывали наш алфавит посредством изучения формы рта во время разговора. Пусть посмеется! Давай я и твои стихи покажу ей?

Лена не ответила на мое предложение. Она опять погрузилась в себя.

— Знаешь, бывает такое, когда внутренние проявления многих читателей совпадают с чувствами героев книг, пусть даже их авторы из пятнадцатого века, значит эти произведения талантливые. А бывает, писатель изображает жизнь вроде бы зримо осязаемо, но непостижимо для обычного человека, значит, он гениально пишет. Так мне кажется, — заговорила Лена отвлеченно, будто сама с собой рассуждала.

Опять длительное молчание.

— Не понимаю, как можно не любить читать! Разве не у всех с рождения в мозгах и душах присутствует шелест страниц, и желание прожить тысячи чужих, ярких жизней? — это Лена спросила.

Я ответила как могла:

— Александра Андреевна говорила, что по наследству передается восприимчивость к слову и к определенным наукам. Но любовь к книгам можно еще привить.

Лена отозвалась:

— Мой Саша правил не знает, но пишет на редкость грамотно, а вот его друг зубрит, только все равно по тридцать ошибок ляпает.

— Мало зубрит, — рассмеялась я.

— А знаешь, мой друг Сашка недавно сказал: «Меня тоже коснулась эта зараза», — вдруг вспомнила Лена. — Послушай, что он сочинил:

Ветер свистит в ушах,

Жизнь все равно хороша!

Даже когда побьют,

Душу мою не сомнут!

— Веселый он у тебя, — обрадовалась я, подумав, что настроение подруги улучшается.