Надежда сильнее страха (СИ)

— Не надо, — шепчет он, смахивая её с моего лица. Я пытаюсь улыбнуться, но ничего не выходит. Эти признания, эти жесты — всё это причиняет мне боль гораздо большую, чем мысли о скорой и, скорее всего, болезненной смерти. А он, точно этого не понимает! Я отхожу к бару и наливаю себе стакан какого-то оранжевого сока. Вкус сладкого нектара успокаивает нервы и становится как-то поспокойнее. Что ж, раз уж так вышло, то нужно ко всему, даже к Играм, подходить с деловым расчетом.

— Что ж, Эффи, — начинаю я самым серьёзным тоном, — каковы наши шансы? Что ты думаешь о моих соперниках?

Сопроводительница с грустью смотрит на меня, затем на Рори, но всё же не решается ничего сказать. Она ставит так и не начатый бокал красного вина на стойку и тихонько начинает:

— Примроуз Эвердин, — начинает она таким тоном, точно хочет отчитать. Правда, голос у неё заметно дрожит и от этого высокие ноты вновь преобладают. – Нет, что же я такое говорю! — Эффи, взмахнув руками, опять хватает бокал и, пригубив, ставит его на место. Слишком много движений — явно нервничает.

— Прим, милая, — тихим голосом продолжает она. — После всего того, что случилось, о твоих соперниках я могу сказать только одно: стая чёрных ворон. Кто-то слаб, кто-то силён, а кто-то вожак стаи, что решил добиться своей цели несмотря ни на что. Только ты не такая.

— Они вороны. А я тогда кто? — недоумённо спрашиваю я.

— А ты маленькая беззащитная бабочка, — шепчет она и, схватив бокал, уходит из купе.

Бабочка.

Странноватое сравнение, на мой взгляд. Даже забавно: сестра у меня — сойка-пересмешница, а я, оказывается, бабочка. Я подхожу к окну, пытаясь осмыслить сказанное Эффи. Бабочка. А что делают бабочки? Рождаются, оставляют потомство и умирают. И на всё несколько недель — в лучшем случае месяц. Ещё, насколько я помню, это очень нежные существа. В детстве мы с отцом часто гуляли по Луговине и любовались ими. Если мне хотелось взять их на руки, то приходилось брать очень бережно, так, чтобы не осыпалась пыльца с крыльев — иначе они погибнут.

Мимо меня несётся очередная порция лесов, тут же сменяемая нескончаемым зелёным полем. Странный звук, точно кто-то стучится в окошко. Я приглядываюсь и вижу махаона, раскинувшего свои тонкие крылышки прямо по изящному капитолийскому стеклу. Да… жизнь бабочки страшно коротка. Надеюсь, Эффи не это имела в виду.

Бабочка из последних сил пытается взмахнуть крыльями, что местами точно порваны и будто обожжены. За окном поля вновь сменяют леса, но в открытую форточку, вместо долгожданного лесного аромата, врывается отвратительный запах гари. Рори, вскочив с дивана, тут же подбегает ко мне и закрывает её.

— Странно, вроде сейчас не время сжигать солому или дрова, — бормочет он. — Где мы сейчас?

— В Одиннадцатом ещё вроде, — шепчу я.

Лес опять отступает, и мы видим источник отвратительного запаха: миротворцы в белых одеждах, рубящие вековые деревья, машины, ровняющие их с землёй и горящие хиленькие дома. Это не Одиннадцатый. У них дома, конечно же, не очень, но не до такой степени. Это, фактически, землянки и шалаши. Машины буквально выковыривают их из земли, а миротворцы поджигают. Рядом какие-то странные люди — все грязные, оборванные, точно… беженцы. Миротворец избивает какого-то мужчину, а несколько других стражей порядка наставили дула своих автоматов на беззащитных женщин и детей.

Мгновение — и старик, чьё лицо обращено в сторону поезда, достаёт из кармана старый, измятый, лист бумаги с каким-то рисунком. Рядом стоящий миротворец тут же принимает меры, заключающиеся в лишении старика жизни. Тут же густой лес скрывает от нас это странное поселение.

Я видела рисунок лишь секунду, но мне этого хватило. Этот символ слишком хорошо мне знаком. Это брошь моей сестры. Сойка-пересмешница.

Тогда, во время своего Тура Победителей, Китнисс и Пит по совместительству пытались подавить назревающее восстание в ряде дистриктов. Капитолию эта миссия, само собой, удалась гораздо лучше. Но тогда, во время этих мучительных поездок они видели точно такие же листы с изображением сойки. Именно поэтому это ещё одно прозвище моей сестры. В дистриктах — так как её считают непокорной девушкой, пытавшейся показать Капитолию своё место, но так и не сумевшей; в Капитолии — из-за её броши, с которой она там не расстаётся никогда.

Значит, это, действительно, повстанцы… Неужели всё это время им удавалось скрываться в лесу? Странно… И как допустили то, что мы это увидели? Я поворачиваюсь в сторону Рори, словно в поисках ответа, как он сам произносит:

— Им нужно показать, что бывает с теми, кто играет против них.

И ни капли удивления в голосе.

Я бросаю последний взгляд на махаона, сметаемого ветром: белоснежный изнутри, точно чёрные траурные ленты по краям… Легкое, трепещущее тельце улетает в сторону костров.

Мрачные леса отступают, вновь сменяясь полями. Безупречно голубое небо. Только одна чернеющая точка вдали. По мере приближения поезда понимаю — сойка-пересмешница. Черное оперение, белеющие кончики крыльев… Махаон — только наоборот.

Может, именно это Эффи и имела в виду?