Надежды леди Коннот

Фрэнсис заметил, как она побледнела. Она смотрела на него со страхом, с ужасом, и это не было обычным беспокойством жены, которая должна впервые лечь в супружескую постель. Здесь крылось что-то другое.

– Ричард Аллерли когда-нибудь?.. – Он замолчал, потому что она ожесточенно затрясла головой; поставив бокал на стол, он встал.

– Нет, – ответила она наконец. – Он был не таким, чему я очень рада.

– Не каким? – Ему совсем не нравилось, какой оборот принимает их разговор. – Он тебя целовал?

– Да.

– И тебе это нравилось?

– Нет… – ответила она, жалобно глядя на него огромными глазами.

– Но ты его любила?

– Сначала любила… Очень давно. А потом словно попала в ловушку. Никто не сомневался в том, что мы поженимся. Как не сомневаешься в том, что на смену осени придет зима, что в конце декабря наступит Рождество, а по воскресеньям в церкви будет играть орган. О таком не задумываешься всерьез, по-настоящему; это только…

– Предположения?

– Вот именно. В конце концов я его возненавидела.

Последние слова она произнесла так тихо, что он едва их расслышал.

– Он сказал… Ричард назвал меня холодной и бесстрастной… сказал, что я всегда была такой… и мне кажется, что это правда. – Она сжала руки в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Однажды я подслушала, как папа упрекал маму в том же самом… Может быть, этот недостаток передается в нашей семье из поколения в поколение и оказывает губительное воздействие? Может быть, таков наш изъян, как у Гамлета с его уклонением от прямого ответа или у Ахилла с его самолюбием. А если так, значит, я не…

Вместо ответа, он впился в ее губы поцелуем. Вначале она дрожала всем телом, но он, не обращая на это внимания, раздвинул ей губы языком и ворвался внутрь. Ему хотелось завоевать, захватить ее, узнать ее вкус, понять, что таится за ее потрясением, утолить желание, вожделение и бушующие внутри волны страсти. Он докажет своей необычной молодой жене, что она вовсе не холодна и не ущербна!

Ненадолго отпрянув, он заглянул ей в глаза.

– Тебя можно назвать какой угодно, только не холодной и не бесстрастной!

Но она стояла, как завороженная, с приоткрытым ртом и часто дышала, словно ей не хватало воздуха. Расслышав в коридоре голоса Анны и Тимоти, он наклонился к ней и прошептал:

– Сефора, обещаю: сегодня ночью я покажу тебе, что такое настоящая страсть.

Все повторялось, как тогда, в реке; одно действие, которое изменило ее восприятие мира, один поцелуй, после которого все стало по-другому.

После его обещания ее словно отпустило. Голова закружилась, но на сердце стало легко. Она снова поняла, что стала другой. Когда он ее поцеловал, она вдруг почувствовала все, о чем столько писали и говорили. У нее перехватило дыхание, она с радостным изумлением предвкушала следующие шаги, следующие открытия. Сефора Коннот просто расплавилась, превратилась в живой язык пламени. Она хотела его, жаждала большего и в очередной раз поняла, как ей повезло: ведь не встреть она Фрэнсиса, она бы так и считала себя бесстрастной, находясь рядом не с тем мужчиной…

Пес потерся о нее; от мокрого носа на шелковой юбке остался темный след. Анна рассказывала Фрэнсису что-то смешное, и он смеялся. Тимоти смотрел на него с восхищением, как будто лорд Дуглас был его кумиром.

Когда она меньше всего этого ожидала, ей вдруг подарили яркую, полноценную жизнь. Она возродилась на руинах своих ошибок. Сефора решила, что до конца дней будет пить виски со своим мужем, и улыбнулась про себя. Она радовалась, что он дал ей время прийти в себя. Правда, иногда он косился на нее, и она вспоминала его обещание.

«Сегодня ночью…» Она невольно посмотрела на часы над каминной полкой. Осталось совсем немного времени! Как будто заметив ее нетерпение, он подмигнул ей.

– Можно подняться на верхний этаж и посмотреть виды? – спросила у Фрэнсиса Анна.

– Ты не боишься высоты?

– Нет! – Анна говорила все более и более уверенно. Сегодня ее непослушные волосы были собраны сзади и завязаны лентой. Такая прическа ей шла, как и улыбка, которая озарила ее лицо, когда Фрэнсис протянул ей руку, и она сжала ее.

В тот вечер они ужинали вдвоем за большим столом, накрытым по-королевски. На буфете стояли лилии, наверное, привезенные из Лондона; их аромат был тяжелым и пьянящим. Тускло блестело столовое серебро; перед ними стояли тарелки севрского фарфора с двойной каймой – золотой и цвета морской волны. Посередине красовалась монограмма – буква «Д» в окружении листьев и крошечных летящих птичек.

Наряд графа Дугласа соответствовал убранству: сюртук из зеленого бархата, жилет из винно-красного шелка с шафрановой каймой. Прежде Сефора видела Фрэнсиса Сент-Картмейла лишь в одежде строгих черных или коричневых тонов. И хотя ее муж прекрасно выглядел в любой одежде, сегодня он показался ей просто сногсшибательным. Большой рубин у него на мизинце переливался в пламени свечей. Как будто прочитав ее мысли, он поднял свой бокал и произнес тост:

– Моя добродетельная жена стоит больше, чем жемчуга, и я нашел ее! Выпьем за тебя, Сефора.