Надежный человек

Кику следил за всей этой сценой, сузив глаза, когда же Волох вернулся, проводив, посетителя, решил без утайки высказать, какое впечатление она произвела на него:

 — Значит, перешли на производство светильников, дорогой товарищ? Потом наступит черед кадилам, иконам и так далее. На кой черт тогда дрожать со страху? Эго, по–твоему, называется борьба против Гитлера и Антонеску? Да, борьба? Красиво, ничего не скажешь!

 — А как бы ты хотел? Меня наняли на работу, слесарем, — хмуро ответил он. — И между прочим, платят за это. Да, да! Что бы ты делал на моем месте?

 — Если хочешь знать, что делал бы я, тогда слушай, — сдержанно ответил Кику. — Так вот: я бы на твоем месте, дорогой Сыргие, раз уж угнездился тут, в один прекрасный день собрал бы всех этих бородачей, кто б они ни были — баптисты, адвентисты… Сделал бы из них бригаду атеистов и приставил к нашему делу! Или бы послал к той самой матери. Какого черта ты боишься называть их по именам, если разговор идет о каких‑то трубках для светильников!

 — Сделаешь из них атеистов, как же, если и встают и ложатся с именем господа… А ты, пожалуйста, занимайся своими делами, теми, которые тебе поручены. Этих оставь в покое, пусть живут по своему разумению. — Он не знал, что бы сказать, только бы поскорее избавиться от нежданного гостя. — Я только об одном тебя прошу: ты здесь не был, ничего не видел и не слышал!

 — Хорошо. И само собой, пора уходить, заметать следы? Я правильно тебя понял?

 — Не совсем, — уточнил хозяин. — Ты действительно должен уходить, однако после того, как я скажу об этом. То есть сначала нужно посмотреть, что происходит во дворе. Что же касается возможного нового визита…

 — Это я тоже понял, — пекарь поднялся на ноги. — Как и то, что ты намеренно заслонил спиной своего монаха. Или же у тебя и с ними завелись подпольные дела?

 — Даже если и так, это не должно тебя злить.

 — Не должно, говоришь? Меня другое злит, — взорвался наконец Кику. — Знаешь что? Ну да ладно, иди во двор, проверяй, не привел ли Илие Кику за собой гитлеровскую ищейку… Давай, давай, мне в самом деле пора.

 — Чего ты сердишься? Я веду себя не слишком любезно? Прикажешь ходить перед тобой на цыпочках?

 — Да, не слишком любезно. В особенности со мной. И я знаю почему: потому что не доверяешь. Потому что по–прежнему смотришь на меня как на уголовника. И решил: никогда, никогда… Ни мне, ни кому‑либо другому…

 — Успокойся, я ни разу ни с кем не говорил об этом. Ни разу! Совсем недавно Тудораке пробовал говорить со мной про какую‑то «блатную» девицу, но я туг же оборвал его.

 — Зато я, лично я чувствую такое отношение на каждом шагу. И если б ты подозревал только меня!

 — Знаешь что, Илие… Ты все‑таки явился ко мне домой, хотя никто не знал моего адреса, однако до сих пор не объяснил, с какой целью.

 — Потому что ты копаешься в том, чего не нужно трогать, — резко возразил Илие. — Проявляешь интерес к Бабочке, ее кавалеру… Они знакомы друг с другом еще по лицею, когда девушка…

 — Меня не интересуют ее приключения!

 — Не интересуют, а жаль, — прервал его Кику. — Тогда не прислушивайся к сплетням. Она знает, что ты не доверяешь ей… Если же хочешь знать, то из автобуса она выскочила для того, чтоб не привлечь внимания к тебе, ответственному группы! Дошло наконец? И ни за что не хотела сказать тебе об этом!

 — Допустим, — согласился тот, — зато изо всех сил пыталась отрицать, что «Полиция нравов», в особенности сейчас, во время фашистской оккупации, всего–навсего плохо прикрытая ширма гестапо! Да, да, не только сигуранцы, так можешь ей и передать!

Он перестал ходить по комнате — решил было присесть, однако так и остался на ногах.

 — Я предупреждал ее, кстати через тебя, — не прямым образом, но предупреждал, — твердо проговорил он. — Хотя отлично знаю, что она и до сего времени не порвала с этим типом и потому больше не существует для нас. Окончательно и бесповоротно. И если ей пока еще об этом не известно, можешь сообщить. Слышишь? И не делай страшные глаза, не хмурься.

Подойдя к двери, он без скрипа отворил ее, выглянул наружу, затем снова осторожно прикрыл.

 — Пойми, Илие, — он переменил тон, заговорив по-дружески доверительно, — что вокруг меня вьется паутина, в любую минуту я могу попасть в нее, точно муха, и никогда уже не выпутаюсь. Идет война, не на жизнь, а на смерть, поэтому мы не имеем права распускать нюни. Да и не хочется погибнуть бессмысленно, вроде жалкой мошки. Подумай сам, вспомни о трех товарищах, стоявших во главе группы и арестованных на первой же нелегальной встрече. Теперь их, по–видимому, нет в живых… Мне удалось остаться на свободе. И вот «Три минуты против третьего рейха», операция, проведенная по моей инициативе… Никаких арестов, помнишь? Это не наводит на размышления? Подпольный инструктаж, который так долго готовился, срывается по вине «добровольца», попавшего в наши ряды без моего ведома. Жандармы опаздывают всего на несколько минут. Иначе… Ты сам знаешь, на кого бы налетели шпики. Другая ниточка, если, впрочем, не та же, ведет к Дану Фурникэ из «Полиции нравов».