Надёжный флюгер. Юмористический фантастический роман-боевик

– Точняк! Сидели бы в избе на печи, да хавали калачи. Были бы бодренькими и пухленькими. А нам-то что тут музеи устраивать и всё такое разглядывать? Всё не ихнее теперь, а наше – ха-ха – по наследству,– сказал Шалаш.– Пить малость будем. Для души надо. А как же ещё?

Они с ухмылкой смотрели на трупы убитых ими мужиков, курили их табак, сворачивая большие самокрутки. Бросали окурки прямо в лица покойников.

Шалаш подошёл к одному из мёртвых неудачливых искателей клада и резким движением сорвал с его шеи крестик. Явно, бандиту показалось, что он золотой.

Но тут всё шло по плану, который задумал и почти успешно и кропотливо реализовывал пан Рында. Поэтому он перебрался к зимовью, внутри которого ужинали анархисты и белый офицер. Повод имелся выпить и самогона. Ещё бы, сразу столько смертей произошло.

Писатель-либерал, явившись, можно сказать, из неоткуда, без всякого приглашения, бесцеремонно уселся за стол.

– Нас никаким образом не запугаешь такими вот штучками-дрючками,– погрозил ему пальцем Григорий.– Мы в курсе, пан Рында, что ты бес, но поскольку нам особо не мешаешь, то мы тебя пока щадим…

– Вы опять всё путаете, господин Рокосуев,– возразил пан Рында.– Я автор всего происходящего, и всех вас придумал. Ну, конечно, при этом, имея свою точку зрения, я опираюсь на исторические данные. Я считаю, что американцы и англичане – самые культурные, свободные и цивилизованные нации.

– Понятно, этот господин из преисподней,– засмеялся Оренский,– никому из нас не страшен. Он ведь, прошу, конечно, прощения, абсолютный невежа и дурак. Я ведь раньше и не предполагал, что и нечистая сила может быть таковой. Но это радует, господа.

При этом внимательно посмотрев в глаза внезапно появившемуся гостю, поручик наполнил самогоном свободный стакан и подвинул его Рынде.

Григорий одобрительно кивнул головой.

– Помянем, в который раз, рабов божьих,– пьяно сказал он, подняв вверх кружку с самогоном. Обратился к сидящему возле дерева покойнику.– Федя, ты будешь пить самогонку? Будешь или как?

– Федя не будет,– ответил за мертвеца, изрядно захмелевший, Степан,– нам самим мало. Вообще-то, пока есть…

– Ну и кто же из нас дурак? – Обратился с вопросом к собравшимся пан Рында. – Ведь насколько я знаю и помню, покойники не пьют.

– Позвольте вас заверить, господа анархисты,– заметил, тоже очень не трезво, Оренский,– ваш Федя не станет пить. Ваш бес под названием пан Рында, хоть и полный идиот, но сейчас говорит истинную правду.

– Почему? Ведь я пошутил, не жалко. Для Феди мне ничего не жалко! – Голос Степана звучал проникновенно и слезливо. – Я ведь шуткую! Или он нас не уважает? А я его… любил.

– Нет, ты не прав, Стёпа. Федя вас очень уважает. Слово офицера,– убежденно сказал Оренский.– Понимаешь, тут такие не простые дела. Федя – мёртвый. А мёртвые не пьют. Не пьют, Степа! Вон Гриша сидит, молчит и мне не верит. Не было ещё в истории мировой практики, чтобы покойник выпил за своё здо… я хотел сказать, за упокой.

– Я знаю, – согласился Григорий.– Я, Витя, всё знаю. Я очень умный. Таких, мужики, как я, больше нет на свете. Может быть, только Федя, и вы…оба.

– Я тоже хочу умереть, господа анархисты! – В который раз признался Оренский.– Мне без Груни нет жизни и без России тоже!

Всё выпили, закусили. То же самое сделал и Роберт Борисович. Тут отказываться просто не прилично, даже невзирая на то, что он, будущий великий писатель и россиян считает полным быдлом и дерьмом.

Оренский полез в кобуру за револьвером.

– Не расстраивайтесь, я себя пристрелю… как белую собаку. Только себя. Господи, Боже мой, кому я на свете нужен?! – сказал он.– Вы-то причём? Живите и… радуйтесь! Может быть, хоть у вас что-то получится.

– Ты хитрый, Витька,– сказал Григорий,– ты – жучила. Ты застрелишься. Так? А нам тебя зарывать, да? Не пройдёт такой номер. Мы устали… зарывать. Всё мёртвых закапывали в землю. А вот из земли-матушки ни одного живого ещё не выкопали. Может, у кого-то такое происходило, но нам вот со Стёпой не везло.

– К чёрту философию! Господа или товарищи, или граждане,– торжественно заявил Оренский.– Не обращайте на меня ни малейшего внимания! Представьте, что меня не было и нет на этом свете. Тогда всем вам будет жить проще. А мы ведь так усложнили российский мир! Я сейчас три раза, трижды, сгоняю огненную, нашу русскую рулетку – и всё будет в ажуре, господа!

– Ты пьян, Витёк. Тебе всякая бесовщина мерещится,– примирительно сказал Степан.– Завтра я тебя утречком по-человечески расстреляю, а сейчас пей! Вот так-то! И какая ещё там огненная рулетка, ёшь-кошь!

– Нет, Стёпа, нет, дорогой,– мудро изрёк Оренский, извлекая из барабана своего револьвера шесть патронов и бросая их на землю, на кусок брезента, среди выпивки закуски. – Тут, в вертушке, остался только один патрон, одна смерть. Барабан крутит каждый по одному разу.

– Позвольте, господа и товарищи,– Рында уже тоже был пьян,– я не планировал в своём романе, чтобы вы вели себя именно так. Это в моём романе совсем не предусмотрено. Некоторые из вас, может быть, и погибнут, но совсем при других обстоятельствах. Понимать надо!