Надо – значит надо! (СИ)

На лице Михаила Сергеевича отражается огромный спектр чувств. Да, что там чувств — событий мирового масштаба. Как тени, по нему проносятся этапы перестройки. И ускорение, и гласность, и вывод советских войск из Европы, и сухой закон, и разбитое тело колосса, и продовольственные карточки, и унижение национальной гордости.

Слёзы народа, озлобление, отчуждение, кровь, нищета отражаются на нём. Здесь и глумление геополитических партнёров и сытая жизнь кучки воров. Отставание, национальный позор и пренебрежительное «По России мчится тройка — Мишка, Райка, Перестройка»…

— Благодарю вас товарищи за высокое доверие, — спокойным ровным голосом говорит Андропов. — Будут ли другие предложения?

Горбач беспомощно озирается, но, кажется, всем уже абсолютно всё ясно. Других предложений не последует.

— Если других предложений нет, прошу голосовать… Единогласно.

Михал Сергеевич тоже голосует поставленный перед выбором — сохранить ли видимость лояльности новому генсеку, или впасть в бессмысленную и отчаянную конфронтацию.

— Уважаемые товарищи, — заявляет Андропов. — Это высокая честь, налагающая на меня огромную ответственность…

Ну, и всё в таком духе. Я торжественно обещаю, я торжественно клянусь, идеалы Октября, знамя революции, дело Ленина и тому подобное. А так же трудовая дисциплина, технологический рывок, ускорение и — ого — развитие гражданского общества.

На Горбача смотреть больно. Но это ещё не всё. Чашу с ядом придётся испить до дна.

— Продолжим, товарищи, заниматься организационной повесткой, — кивает новый генсек. — У нас есть ещё несколько неотложных вопросов, мешающих нашему успешному движению вперёд. Слово предоставляется председателю Комитета партийного контроля товарищу Пельше.

Пельше встаёт, окидывает зал быстрым взглядом и опускает глаза на свои записи.

— А, погодите, — встрявает Гурко. — Надо же пригласить Злобина, он там дожидается.

Андропов кивает и Гурко идёт к двери, но кто-то из помощников предупредительно выбегает из зала заседаний раньше него, и он выжидающе останавливается.

На Горби смотреть страшно. Он, кажется, уже всё понимает и глаз своих больше не поднимает. Смотрит в стол. Сгорел в один миг. Вроде и не сделал ещё ничего, а вот так, буквально по щелчку пальцев, раз, и нет человека. Энергичного, целеустремлённого и многообещающего себе, стране и своей жене.

Дверь открывается и входит Де Ниро. Подтянутый, стройный, в генеральском мундире, с неизменной гримасой-улыбкой.

— Присаживайтесь, — холодно кивает Андропов и указывает на стул в самом отдалённом конце стола, рядом с дверью.

Просчитался Леонид Юрьевич, просчитался. Поставил на Горбача, да только зря. Нет больше ни Горби, ни его самого. Андропов измен не прощает. Мне, почему-то так кажется.

— Прошу вас, Арвид Янович, — кивает новый генсек. — Начинайте.

— Товарищи, — зачитывает Пельше, — мы с вами, и в целом ЦК, исходим из того, что каждый член Центрального Комитета должен делом оправдывать оказанное ему высокое доверие — Тот, кто порочит честь и достоинство коммуниста, не может находиться в составе высшего органа партии. Горбачёв в последнее время перед переходом на новую должность ослабил руководство вверенного ему сельскохозяйственного направления и встал на путь злоупотреблений в личном плане.

Пельше в полной тишине откашливается и продолжает дальше:

— У нас есть запись, предоставленная новым министром Внутренних дел товарищем Чурбановым, из которой становится понятно, что он променял партийную принципиальность на любовь к сладкой жизни и занимался хищениями в крупных масштабах. И делал он это под прикрытием Злобина, нового председателя КГБ СССР. На похищенные у народа средства Горбачёв построил дачи для себя и своих родственников. Взял в личное пользование три легковых автомобиля, подаренных министерству сельского хозяйства иностранными фирмами. Вёл себя неискренне, несамокритично. Его поведение отрицательно влияло на партийные кадры в Ставропольском крае ещё в бытность его там.

Горби только головой качает.

— Горбачёв, — шпарит дальше Пельше, — грубо нарушал партийную дисциплину. В крае получило распространение взяточничество среди руководящих работников. Располагая неопровержимыми фактами, он не принимал необходимых мер для пресечения этих явлений. Более того, с его ведома, со ссылкой на депутатский статус, не возбуждались дела о привлечении виновных к ответственности. Этим он скомпрометировал себя как руководитель и член ЦК КПСС.

— Вам есть, что сказать товарищам? — обращается к Горбачу Андропов.

Да что тут скажешь-то? Это наглая ложь? Это гнусные инсинуации? Запись имеется, её и прокрутить можно. А раз запись неопровержима, то можно любые обвинения бросать, отбиться от них невозможно.

— Товарищи… — это всё какое-то ужасное недоразумение. — Какие автомобили? Никакого личного пользования, мы один раз…

Стыдно, пошло, нелепо… Он сам это чувствует и замолкает. Ну что он будет оправдывать использование женой каких-то машин, когда тут дело о зерне одно только на вышку тянет. Он замолкает.