Надпись

Среди гостей, привлекавших внимание каким-нибудь громким словом, или вольным жестом, или вызывающим саркастическим смехом, Коробейников приметил модного поэта с фамилией приходского священника, в изящном французском пиджаке, с шелковым бантом, артистически повязанным вокруг шеи. Он разговаривал с другой знаменитостью, театральным режиссером, чьи модернистские спектакли то собирали пол-Москвы, то скандально запрещались властями. Окруженный поклонницами, лобастый, стриженный под бобрик, похожий на энергичного бычка, жестикулировал московский модельер, чей оранжевый пиджак походил скорее на фрак с двумя фалдами, одна короче другой, а на груди красовалась дамская бриллиантовая брошь. Среди толпы скользила гибкая, как змея, вся в черном блестящем стеклярусе, восточная предсказательница, ярко накрашенная, с пышным пуком волос, похожих на черную стеклянную вату.

Некоторые из гостей останавливали Елену, любезно здоровались: «А Марк Ильич тоже здесь?» «Почему вы не пришли на вернисаж Фалька? Я надеялась вас там повидать». «Какая прекрасная статья вышла у Марка в «Литературке»!» «Елена, вы, как всегда, блистаете!» На все любезности она свободно и дружелюбно отвечала, не смущалась присутствием рядом с собой Коробейникова. Провела его в зал, где был установлен подиум, окруженный рядами кресел. Заглянув в приглашение, указала на кресла в первом ряду:

— Хочу, чтобы вы получили удовольствие. Женщин, которых вы увидите, выводят особым способом. Путем медленного вытягивания, в невесомости, на околоземной орбите, питая исключительно соком садовых цветов, облучая звездным небом и фотографическими вспышками, — произнесла она, и он видел, как дрожат в улыбке ее близкие губы. Сел с ней рядом, чувствуя ее живое тепло, тонкий аромат духов и прелестную телесность, отделенную от него воздушной материей.

Свет в зале погас. Матовое голубоватое свечение озарило подиум, превратив его в лунную дорогу на море. За открытый рояль сел пианист в черном фраке, с ярко-белыми руками и таким же мертвенно-белым, гипсовым лицом. Стал наигрывать негромкую джазовую импровизацию. И под эту пульсирующую, слабо булькающую музыку из полутемной глубины, словно высокая тень, обретая с каждым движением все больше плоти, высоты, стати, показалась женщина. Шла как завороженная, глядя перед собой огромными, немигающими глазами. Ее длинные, обнаженные до бедер ноги помещали стопу на прямую линию, незримо прочерченную на подиуме, худые узкие бедра плавно вращались. Она была одета в короткую юбку, гораздо выше худых колен, в полуоткрытую прозрачную блузку, сквозь которую просвечивала маленькая розовая грудь. Сзади, вырастая из поясницы, колыхался белый пышный плюмаж, делая ее похожей на страуса. Прическа была приподнята, пышно взбита. Она царственно шагала по подиуму, постукивая высокими каблуками, и казалось, что она, достигнув края, либо сорвется и упадет в темный зал, либо махнет плюмажем и медленно полетит. Она прошла мимо Коробейникова, и он услышал дуновение душистого ветра от ее танцующего тела. Заметил, как напрягается тонкая, помещенная в остроносую туфлю стопа. Манекенщица дошла до края. Остановилась. Мгновение стояла, уперев руку в выгнутое бедро, картинно выставив согнутую в колене ногу. А потом грациозно развернулась, гордо держа голову на высокой шее. Как сомнамбула прошествовала обратно. И снова на Коробейникова пахнуло душистым запахом садовых цветов. Прошелестели ее легкие облачения, проплыл белоснежный птичий плюмаж.

— Теперь вы убедились? — произнесла Елена. — Ее выращивали в темноте, оставляя сверху маленькое отверстие света, к которому она тянулась. И поили соком маков и хризантем.

Он не успел ответить, как вдали, из розовых сумерек, появилась розовая, в волнуемых одеяниях женщина, на длинных ногах, которые она странно приподымала, а потом втыкала в подиум, распушив сзади нежно-розовый хвост. В темную прическу были вколоты длинные булавки с крохотными самоцветами. Женщина была похожа на птицу фламинго, переступавшую по отмели на утренней заре. Качала маленькой головой на высокой шее, мерцала росинками. Как и первая, спала на ходу с открытыми глазами, вышагивая словно лунатик. Ее худые бедра описывали полукружья, колыхались маленькие девичьи груди. Прошествовала туда и обратно, вызывая аплодисменты у зрителей.

— Месье Жироди известен как кутюрье, который черпает вдохновенье в мире живой природы, — сказала Елена, наклоняясь к Коробейникову, и он почувствовал у виска ее взволнованное дыхание.