Надпись

— На Мальте, кроме прочего, мы коснулись советско-китайских отношений, — произнес Гришиани. — Мне было сказано, что союз СССР и Китая затруднит процесс разоружении. Ибо Китай находится в самом начале своей ракетно-ядерной программы и будет не склонен идти на ограничения.

— Поскольку на восточном направлении накапливается множество эмпирических фактов, их следует подвергнуть тщательному обобщению. О чем я уже просил наших друзей из Институтов стран Азии и Африки, США и Канады, Приваков и Ардатов подготовили записки в КГБ и ЦК. — Марк Солим точно и моментально фиксировал малейшие оттенки разговора. — В этой связи я предлагаю дать нашему китайскому проекту условное обозначение — «пекинская опера».

— Почему так? — поинтересовался Гришиани.

— Представьте себе фигуры в долгополых древних одеяниях. Лица, покрытые слоем белил, на которых выведены огненные красные губы. Трагически воздеты иссиня-черные брови. Движения напоминают порывистую, с замиранием, готовую взлететь птицу. И странная музыка, похожая на звуки тонких, повизгивающих пил. — Марк Солим, грузный, седовласый, в домашнем джемпере, вдруг замер посредине комнаты. Его мясистое розовое лицо мертвенно побледнело, словно его посыпали мукой. Брови страдальчески изогнулись. Губы стали плоские и пунцовые, как у маски. Он сделал несколько волнообразных движений руками, резко повернулся и замер, похожий на чуткую, сидящую на ветке птицу. Издал печальный, стонущий, дребезжащий звук, и по гостиной поплыла загадочная, в белых одеяниях кукла, в черном парике, с торчащими костяными булавками, похожая на призрак, под странную мелодию дрожащих струни унылых стонущих флейт.

Преображение было столь чудесным, что гости вначале обомлели, а потом дружно зааплодировали.

— Марк, вы кудесник! — восторгался Гришиани.

— Фокусник, иллюзионист! — хлопал в ладоши Заметан.

— Магическое воздействие «пекинской оперы» в двойной абстракции восприятия. — Марк вновь вернул себе облик благодушного московского домоседа. — Когда кукла играет человека, происходит абстрагирование человеческих качеств и создается упрощенный образ, остро волнующий зрителя. Но когда живой актер начинает играть куклу, то упрощается и абстрагируется сама кукла, до этого уже упростившая подлинного человека, отобравшая у него живую плоть. Эта двойная стерилизация действует на сознание ошеломляюще, как если бы вместо живого тела показали не просто скелет, а скелет раскрашенный. Там, где европеец мыслит позитивными категориями живой, естественной личности, китаец оперирует категориями человека, играющего куклу, которая до этого уже сыграла человека. Это и есть «теория двойной условности», которую я очень ценю.

— Это и есть настоящая пропаганда, когда воздействуют на глубинное подсознание, проникая сквозь поверхностные слои первичных впечатлений. — Исаков возбужденно двигал ногами в носках. — Об этом мне читали лекции в Колумбийском университете.

— Я думаю, европейское искусство получит свой аналог «пекинской оперы». — Марк, воодушевленный вниманием, продолжал развивать теорию «двойной условности», которая казалась Коробейникову теорией колдовства, ворожбы и магических таинств. — Робот — это механическая, электронная кукла, имитирующая человека. Артист, играющий робота, играет машину, которая до этого уже сыграла человека, что приводит к двойной абстракции. — Он вновь преобразился, превратившись из грузного, благодушного барина в механический аналог человека, резкий, импульсивный, покрытый панцирем, в скафандре. Вращал шарнирами и сочленениями, мигал на голове индикаторами. Перемещался по комнате прерывистыми, дискретными движениями, издавая утробные, мембранные звуки: — По-жа-луй-ста, налей-те вис-ки… На-лей-те вис-ки…

Все снова аплодировали. Елена любовалась мужем, невольно копируя его движениями плеч, подбородка. У Коробейникова голова шла кругом от превращений, совершаемых в этой московской квартире, пространство которой расслаивалось, обнаруживая иную геометрию, преломлявшую лучи, как в волшебной призме, создавая иллюзии и обманы.

В прихожей раздался настойчивый длинный звонок. Марк, словно рыцарь, вылезающий из доспехов, сбросил образ робота, поспешил открывать.

Появился Стремжинский. Шумный, возбужденный, навеселе, с полураспущенным галстуком. Оглядел всех хохочущими красноватыми глазами, выбирая, к кому обратиться первому. Выбрал Елену:

— Марк, ты думаешь, почему я к тебе прихожу? Чтобы засвидетельствовать почтение твоей великолепной жене! — Он держал Елену за обе руки, поочередно покрывая их поцелуями. — Елена, милая, вас нужно поместить в «алмазный фонд» и приставить охрану с сигнализацией!

Вторым, на кого обрушилась его шумная энергия, оказался Исаков.

— Как вам удается так тонко балансировать между жидофилами и жидоморами? Побьют и те, и другие!

Следующим под руку попался Гришиани:

— Ваш любимый художник Дега? Почему? Да по тому, что он, как никто, рисовал голые ножки балерин!

Обойдя своим вниманием Заметана, он предстал перед Миазовым: