Надрез

Коган, как и всегда, сидит у мониторов: тело подалось вперед, срезанный подбородок подрагивает. Берт недоверчиво смотрит на Габриэля.

– Ты что тут делаешь? – Судя по его виду, он уже обо всем знает: и об аресте, и о побеге.

– Хотел тебя спросить, какого хрена ты меня так подставил?

– Что… Ты о чем? – Кожа Когана приобретает нездоровый мучнисто-белый оттенок.

– Ну как о чем? Всего два дня назад я спас твою задницу. Поехал вместо тебя на Кадеттенвег, а теперь, когда мне нужно алиби, ты шлешь меня в жопу, утверждая, что сам съездил на вызов. Ты можешь мне объяснить, что происходит?

– Я… Я говорил с Юрием, ты же понимаешь…

– Да мне плевать, с кем ты там о чем говорил! Чувак, речь же не о какой-то мелочи. На меня пытаются повесить убийство.

Коган молчит.

– И с сегодняшнего дня ты мне торчишь не одну услугу, а две как минимум, ясно?

Коган машинально кивает.

– Где Юрий?

Берт тычет пальцем в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, где находится кабинет Саркова.

Не тратя времени на Когана, Габриэль взбегает по лестнице. Стены в коридоре голые, ни одной картины. Только моющиеся стекловолоконные обои. Он распахивает дверь в кабинет Юрия.

Сарков величественно восседает за столом.

– Входи, мой мальчик. – Голос у него, как всегда, спокойный и ироничный, в нем едва слышится упрек. – Садись, пр-рошу. – Происхождение дает о себе знать, Юрий за всю жизнь так и не избавился от раскатистого русского «р».

Габриэлю кажется, что в словах начальника звучит грусть.

Вздохнув, он опускается на стул напротив – хром и черная кожа. В кабинете пахнет застарелым сигаретным дымом. Габриэль чувствует себя подростком, глупым и несдержанным.

– Привет, – неуверенно произносит он.

– Мне звонили из полиции, – холодно произносит Сарков. – Несколько раз.

Габриэль кивает.

– Я слышал, тебя арестовали по подозрению в убийстве. Ты сбежал, избил полицейского, похитил психиатра… Какого дьявола ты вытворяешь? Совсем спятил?

– Да знаю я, – пытается унять его Габриэль. – Просто…

– Сколько времени прошло с тех пор, как мы договорились, что ты оставишь подобные безумные выходки?

Габриэль молчит.

– Двадцать лет, мальчик мой. Прошло двадцать лет. А ты до сих пор не понял, что за твои выходки потом отдуваться мне?

Габриэль морщится.

– Ты больше не мой опекун. С тех пор много воды утекло.

Сарков пристально смотрит на него.

– Может, было бы лучше, если бы я до сих пор им оставался.

Отвернувшись, Габриэль смотрит на стену за спиной Юрия, где висит огромная выцветшая карта Берлина – реликт тех времен, когда корпорация «Гугл» еще не создала соответствующего приложения.

– Ну-ка объяснись! – требует Сарков. – Я вытаскиваю тебя из «Конрадсхее», беру на себя ответственность за тебя, и ты умудряешься двадцать лет вести себя более-менее прилично. А теперь такое? Подставляешь меня, чтоб я тут болтался, как дерьмо в проруби! Какого хрена?!

– Ты больше не несешь за меня ответственность, Юрий. Это мое дело, понимаешь? Ты подписал бумаги о том, что становишься моим опекуном на пять лет, но этот срок давно истек.

– Твое дело, да?! – ревет Сарков. – Тем не менее, когда ты портачишь, разгребать твое дерьмо приходится мне. Почему-то я до сих пор за тебя в ответе. – Он вздыхает, и на мгновение кажется, что его охватывает сентиментальность. – Твое дело, да? – Юрий поджимает губы. – Но если это твое дело, то почему легавые оказываются у моего порога?

Габриэль отводит глаза.

– Через пару дней их тут уже не будет. Я позаботился о том, чтобы никто меня не увидел.

– Да уж, хоть в этом я не сомневался. И все же, если кто-то работает у меня на фирме и вытворяет подобное, то все это говнище обрушивается на меня, понятно? Ты знаешь, как непросто заполучить новых клиентов? Ты представляешь себе, как быстро они разбегутся, как только поползут подобные слухи? – Сарков поднимает правую руку и щелкает пальцами.

Габриэль прикусывает губу. Сарков буравит его взглядом.

– И ты до сих пор не сказал мне почему!

Габриэль опять отводит глаза, чувствуя себя пойманным на лжи ребенком. Он едва справляется с тем, чтобы подавить в себе желание рассказать Юрию правду о похищении Лиз и попросить о помощи. Но его удерживает жестокое и однозначное предупреждение похитителя.

«Никому ни слова. Ни полиции, ни кому-то еще… Я разрублю тело твоей Лиз на части и разбросаю по парку Фридрихсхайн».

– Ну хорошо, – с подчеркнутой рассудительностью произносит Сарков. – Если не хочешь говорить об этом, то, может, хотя бы соизволишь сказать, почему на Кадеттенвег поехал ты, а не Коган?

– Коган плохо себя чувствовал, – бормочет Габриэль.

– Да что за бред! – Сарков стучит ладонью по столу, и Габриэль невольно вздрагивает. – Мне до жопы, кто там себя как чувствует. Если я говорю, что тебе туда нельзя ехать, значит, тебе туда нельзя ехать! – Его серые глаза поблескивают за стеклами очков. – Зачем ты туда поехал? Что тебе там было нужно?