Надрез

Почти тридцать лет прошло с тех пор, а он не может вспомнить ту ночь, ни единой детали. Он думает о «Конрадсхее» с мучительной терапией доктора Дресслера. На сеансах Дресслер записывал тонкой серебристой ручкой в блокнот все, что Габриэль говорил в бреду. Тогда Габриэлю отчаянно хотелось вырвать ручку у врача, чтобы тот наконец-то перестал писать, перестал бередить старые раны.

Теперь же больше всего на свете ему хочется взять у Дресслера те записи, получить свою историю болезни, чтобы найти там какие-то зацепки. Но после бегства из полицейского участка Дресслер – последний человек, к которому можно обратиться за помощью в поисках ответа на вопросы, связанные с прошлым.

История болезни. Если что-то и может помочь ему вспомнить, так это история болезни. Но лежит ли она до сих пор в «Конрадсхее»? Сколько там хранятся документы пациентов?

У Габриэля начинает болеть голова. При мысли о том, что нужно поехать в «Конрадсхее» и навести справки, его охватывает паника.

«Забудь об этом, просто оставь все как есть, – шепчет голос в его голове. – Поверь мне, так будет лучше. Ни одна женщина в мире не стоит того, чтобы опять погружаться в это дерьмо».

«Откуда ты знаешь? Может быть, ты помнишь?»

«Я?»

«Да, ты, черт бы тебя побрал! Ты! Что сохранилось в твоей памяти?»

«У меня такая же память, как и у тебя».

«Ты помнишь, что случилось той ночью?»

«Я забыл об этом, как и ты. Разве ты еще не понял? Мы с тобой – единая команда. Мы работаем сообща. Вот только ты постоянно рвешься спасать чью-то задницу. А я хочу спасти нас с тобой».

Габриэль в отчаянии сжимает кулаки. Испытывая бессилие, он думает, кто может что-то знать о его истории болезни. И вдруг понимает, к кому можно обратиться.

Глава 24

Местоположение неизвестно, 3 сентября

Лиз чувствует, как ее относит к берегу. Соленая вода жжет ей легкие и дыхательные пути, Лиз тонет, захлебывается, захлебывается. Но тут ее пальцы касаются влажного песка, сжимаются, и она понимает, что это не песок, а простыня на кровати.

Она не знает, когда в последний раз была в сознании. К ней все еще не вернулось чувство времени. И хотя она сразу вспоминает мужчину с двумя такими разными половинами лица, все случившееся кажется ей нереальным, как в кошмаре.

Проходит какое-то время, прежде чем Лиз замечает, что из ее горла вынули трубку и теперь она дышит сама. И вдруг ее охватывает чувство безграничного облегчения и свободы.

Она открывает глаза.

Та же ослепительно светлая комната, как и в прошлый раз. Чем дольше держать глаза открытыми, тем темнее кажется комната – мрачная, грязноватая, как дешевая прачечная, – но сознание Лиз окутывает сияющим ореолом все, что она видит.

Спустя еще пару минут Лиз убеждается, что она здесь одна. Нет женщины, опускавшей ей руку на лоб, нет мужчины с двумя разными ликами. Словно ее память выкидывает кульбиты, и приходится составлять картину по частям. Нападение в парке. Изуродованное лицо мужчины. Как он касался пальцем ее тела, будто проводя линию надреза. Почему-то Лиз не страшно. Почти не страшно. Наверное, это связано с медикаментами, которыми ее пичкают. Но, невзирая на спутанность ее сознания, разум отчетливо приводит ее к неизбежному выводу: «Этот человек тебя убьет!»

Она понимает, что нужно выбираться отсюда. Выбираться из этой кровати, выбираться из этой комнаты. И поскорее.

Лиз пытается подняться, но тело отказывается ей служить. «Ну хорошо, – шепчет ее рассудок, – тогда спусти ноги с кровати, так легче будет встать». Женщина впивается пальцами во влажную от пота простыню и сдвигает корпус вправо, к краю кровати. Приходится бороться за каждый сантиметр, но она не может сдаться. Лиз думает о своей матери, представляет себе, как та смотрит на нее с насмешкой, недавно накачанное ботоксом лицо неподвижно, и только губы презрительно поджаты.

«Деточка, – высокомерно шепчет мать, качая головой. – Тебе никогда с этим не справиться».

Лиз изо всех сил дергается к краю кровати. Она думает о ребенке в своем животе, представляет, как эмбрион плавает в этой уютной пещере из плоти, не подозревая, что происходит снаружи. «Я спасу нас», – шепчет Лиз. Она думает о Габриэле, вспоминает их последний телефонный разговор. Точно, у нее был день рождения, а он не мог прийти. Когда же это было? И где Габриэль теперь?

Край кровати все ближе, сантиметр, еще один сантиметр… Лиз касается прохладного металлического остова, замечает, что ее правая нога уже лежит на краю, как и плечо. «А теперь осторожнее», – предупреждает рассудок.