Наёмники Гора (ЛП)

— Вы должно быть очень добры, раз не презираете меня за мои потребности, — сказала она, глядя мне в глаза. — Иногда они очень сильны.

— Я уверен в этом, — кивнул я.

Как я упомянул, она пока ещё, как свободная женщина не могла осознать того, в чем нуждается женщина. Эти потребности были в ней, как и во всех свободных женщинах в основном подавлены. Она понятия не имела относительно того, каковы они могли быть. Никогда она не сталкивалась с ними полностью и лицом к лицу. Она пока ещё была далека от глубины, богатства и обширности эрогенных зон её тела. Она не понимала, что вся её кожа, от макушки до кончиков пальцев ног, может пробудиться к жизни, поразив и обрадовав её, возбудив горячей, бушующей волной озарений, идущей не только от её беспомощных, прекрасных эксплуатируемых прелестей, но также и от каждой клеточки её прекрасного тела отданного на милость господина. Она пока не могла даже начать подозревать всех важных эмоциональных аспектов неволи для женщины, для всей её матрицы. Ну как она могла понять то, чем должна быть рабыня, природу чувств рабыни, и как они влияют на неё, и что могут сделать с ней, что это значит, абсолютно принадлежать, находиться под бескомпромиссной властью, что это такое, знать, что она должна и будет под строгим и бескомпромиссным принуждением, полностью отдавать всю себя служению и любви, без какой-либо альтернативы.

— Вы очень добры, раз сжалились над женщиной, — польстила она.

— Это — пустяк, — отмахнулся я.

Честно говоря, я допускал, что фактически её потребности могли бы быть довольно сильными для свободной женщины. Конечно, её тело предполагало просто изобилие в нём женских гормонов. Не каждая получает такие соблазнительные изгибы фигуры как у неё, будучи гормонально несовершенной. Это могло бы быть интересно, подумал я, посмотреть на то, на что будут похожи её потребности, если позволить им полностью развиться в неволе.

— Когда я произносила Ваше имя прежде, я запиналась, — напомнила она.

— Я помню, — кивнул я.

— Мне было так трудно говорить, — призналась женщина.

— Правда?

— Я могу говорить? — спросила Леди Тутина.

— Конечно, — поощрил я женщину.

— Я думала, что, возможно, могла бы позволить Вам увидеть моё тело, — сообщила она, — более того, я могла бы даже разрешить Вам касаться его.

— Да, — удивлённо протянул я.

— Я могла бы этой ночью, поскольку Вы были так добры ко мне, и я испытываю необоримое влечение к Вам, отдать Вам своё тело, — заявила она.

— Я чрезвычайно впечатлен, — признал я.

Мне показалось, что моё ответ был вполне подходящим, поскольку она была свободной женщиной. В действительности трудно даже предположить, как ответить, когда слышишь что-то столь глупое. Если бы она была рабыней, меня бы позабавила её попытка говорить таким способом. Заяви она о «предоставлении её тела» на такой-то период, и это закончилось бы для неё, в лучшем случае, мгновенной поркой. Она не была бы в неволе, если бы начала рассматривать, даровать ли ей своё тело и как надолго, или нет. Скорее она обнаружила бы, что это было делом её господина, решать, взять ли её, всякий раз, когда он этого пожелал, как он этого пожелал, и сколько пожелал, поскольку её тело принадлежит не ей, а ему, и это он мог бы приказать, чтобы она предоставила ему его собственность, в любой позиции или положении, в котором ему в данный момент хочется. Например, рабыня не спрашивает, хочет ли господин сейчас тело Глории, скорее она спросит, хочет ли он Глорию. В гореанском мышлении, а в действительности и в гореанском законодательстве недвусмысленно подразумевается, что принадлежит вся рабыня, целиком. Именно она является той, кто принадлежит, целая женщина, бескомпромиссно и полностью.

— Как Вы добры, к женщине, встреченной в таком месте, к тому же столь бедной, что она не может позволить себе сандалии, подходящее платье и надлежащую вуаль. Вас возмущает то, что я столь откровенно одета, и не скрываю лицо под вуалью? Это шокирует Вас?

— Ни сколько, — успокоил я женщину. — Несомненно, это — неизбежная уступка жестокости бедности.

— О, да, — вздохнула она. — Возможно, Вы могли бы попытаться представить, что вуаль на мне есть.

— Это — мысль, — улыбнулся я.

Конечно, я не стал ей говорить, что уже давно представил её, совершенно голой, закованной в цепи, возможно, удерживаемой в тугих возбуждающих путах, для удовольствий хозяина, у рабского кольца, и стальном ошейнике, плотно обхватывающем её шею. Но она этого не знала, и посмотрела на меня с благодарностью. В моём воображении я укоротил её цепи не пару звеньев.

— Вы, правда, столь увлечены мной? — осведомился я.

— О, да! — прошептала Леди Тутина, осмелившись коснуться моей ру.

— Тогда, может быть, мы оставим это место, — предложил я, — и отправимся к Вам?