Наёмники Гора (ЛП)

Боадиссия молчала. Фэйка и Тула, сидевшие сзади, также помалкивали. Осматривая улицы, я не мог не отметить, что они были не слишком переполнены. Торговец со своей повозкой, да девушку рабыня в короткой тунике. Она посмотрела на меня и сразу отвела взгляд. Под подолом её крошечной одежды почти бесспорно было скрыто только нагое соблазнительное тело и ничего больше. Именно в таком виде гореанские рабовладельцы обычно содержат своих женщин. Конечно же, Фэйка и Тула были одеты точно также. Это помогает женщинам не забывать, что они — рабыни.

Я оглянулся на Боадиссию, всё также не решавшуюся поднять головы. Она натянула свою длинную юбку до самых пяток. Таким образом она старалась скрыть верёвку на своих щиколотках.

— Через четверть ана мы должны прибыть к складам и начать разгрузку, — сообщил Минкон.

— Хорошо, — кивнул я.

11. Боадиссия решает нашими проблемы с финансами

— Возможно, Вы помните меня, — пристал ко мне какой-то мужчина.

— Нет, нисколько, — на бегу отозвался я.

— Ну как же, несколько дней назад, ночью, — намекнул он, — на Генезианской дороге, в одном из лагерей.

— Не припоминаю, — сказал я.

— Я — торговец с Табора, — напомнил он.

— Ах, да, — сказал я.

Действительно, это был тот самый толстый торговец с Табора, который так жёстко и невоспитанно был настроен вернуть подарок, который он совершенно добровольно, как я указал ему, передал одному товарищу, путешествующему со мной, Хурте, если мне не изменяет память.

— И как Ваши дела? — вежливо поинтересовался я, опасаясь, что ответ не будет положительным.

— Прекрасно, — заверил он меня, однако с некоторой горечью в голосе, как мне показалось.

— Рад это слышать, — сказал я.

Правда его поведение заставляло предлагать, и весьма недвусмысленно, что его фактическим намерением было поднять вопрос о некой новой обиде. У меня даже появились кое-какие подозрения, относительно того, каково это могло бы быть. Ну ладно, в таких ситуациях, следует вести себя дружественно и широко улыбаться.

— Я не вижу повода для улыбок, — проворчал торговец.

— Извините, — сказал я.

— Тут случайно нет того огромного мужлана с усами, заплетенными волосами и топором? — спросил он, беспокойно озираясь вокруг себя.

— О ком это Вы? — уточнил я.

— Я о том, кого называют Хуртой, — пояснил он.

— Ага, теперь понятно, — кивнул я.

— Именно так, во всяком случае, с Ваших слов, его зовут.

— Да, — сказал я, — конечно.

Возможно, в тот раз я сделал ошибку, раскрыв ему имя алара. Но, в конце концов, я уверен, этому торговцу не составило бы труда определить местонахождение парня, даже не зная его имени. Слишком мало таких как он пришло в город с обозом. То как он отозвался о Хурте, не показалось мне таким уж лестным эпитетом, кстати. Конечно, может он и был, в конце концов, с точки зрения некоторых, «огромным мужланом», но он ещё был поэтом, и как поэт, был наделен правом на некоторое уважение к себе, особенно если не читать его стихи. Сам он гордился своей чувствительностью.

— Нет, — успокоил я торговца. — Его здесь нет.

— Вот! — заявил тот, тыкая в меня листком бумаги, исписанным каким-то текстом.

— И чей это почерк? — поинтересовался я.

— Мой, — ответил он.

— О, — сказал я.

Само собой не Хурты, ведь тот был неграмотным, впрочем, как и большинство аларов. Боадиссия, кстати, также не умела ни читать, ни писать. Однако, неграмотность редко удерживала поэтов. В действительности некоторые из самых великих поэтов всех времён были неграмотными. Среди людей столь отличающихся друг от друга, как тачаки и жители Торвальслэнда, например, стихи вообще редко записываются. Их запоминают и поют у костров и в залах, таким образом, передавая свои литературные традиции. А для таких поэтов как Хурта неграмотность, как мне кажется, будет ещё меньшим стимулом, для того чтобы не писать, чем многие другие.

— Он выпрыгнул ко мне, из-за фургона, со своим топором! — начал свой рассказ товарищ. — И закричал «Я — поэт», размахивая топор при этом. «Вы хотите купить стихотворение?», «Да!», закричал я, в ужасе за свою жизнь, и торопливо набросал на этом куске пергамента, вот это.

— Вы сделали это по Вашей собственной доброй воле, — отметил я, полагая, что было бы немаловажно подчеркнуть этот факт.

— Я хочу обратно свой серебряный тарск! — заявил он.

— Это — очень прекрасное стихотворение, — заметил я.

— Вы даже не прочитали его, — возмутился торговец.

— Я читал другие его произведения, — похвастал я. — Я уверен, что это до последней буквы столь же хорошо, как и остальные.

Действительно, за эту самую ночь я уже прочитал три других. Торговец с Табора был уже четвёртым почитателем таланта Хурты, что пришёл искать меня. Кстати, по случайному совпадению, он был ещё и четвёртым товарищем, который пришёл требовать вернуть свой серебряный тарск.

— Я, конечно не писец, несомненно, такие вещи относятся больше к их компетенции, чем к моей, — заявил торговец, — всё же, я просто деловой человек, но даже с моей точки зрения, это кажется в лучшем случае чудачеством, если не сказать, полной халтурой.