Наездницы

Я ожидала, что она добавит что-то еще… вроде «как красиво» или «она напоминает мне о доме»… хоть что-нибудь, что объяснило бы мне, почему она держит меня под руку. В ее словах прозвучало неподдельное и совершенно несвойственное Леоне волнение, от которого ее голос едва не срывался. Леона славилась железной выдержкой. Для Йонахлосси, где постоянно кто-нибудь плакал, хихикал, тряс головой в истерике, от восторга или других эмоций, подобное поведение было большой редкостью.

– Идеальный момент для ночной верховой прогулки, – наконец произнесла она и с надеждой посмотрела на меня.

И тут я поняла, что она рассчитывает на то, что я поеду с ней кататься.

В конюшне было пусто, но на всякий случай мы хранили молчание. Мистер Холмс очень огорчился бы, узнав, что я нарушила предписание врача. Но я сомневалась, что сегодня вечером ему вздумается прийти в конюшню. Кроме того, нам нравилось делать вид, что нас могут застать, делать вид, что мы чем-то рискуем. Наша жизнь в Йонахлосси была напрочь лишена риска. Мы могли не учить уроки, курить в лесу, грубить учителям, но за все это нам полагалось лишь предупреждение. Настоящей угрозой нашей репутации и пребыванию в Йонахлосси были только мальчики. Несмотря на все разглагольствования миссис Холмс о необходимости образования, о месте женщины в этом мире, самым серьезным прегрешением считалась доступность.

Мы с Леоной шли на цыпочках, стараясь не стучать по полу твердыми подошвами сапог, хотя нас могли услышать только лошади, которые налегали шеями на дверцы стойл и, насторожив уши и широко раскрыв глаза, с любопытством наблюдали за нами. Я сунула удила в рот Наари и повела ее к выходу из конюшни. Она встревоженно запыхтела мне в плечо, и я шепотом ее успокоила. Я вскочила в седло и ощутила всем телом клубок энергии, неуклюже плясавший подо мной подобно какому-то эльфу-переростку, так, что копыта стучали друг о друга. Лошадь тоже давно не тренировалась.

Леона поскакала по тропе, позволявшей пройти только одной лошади. И хотя Наари это не нравилось и она все время пыталась обойти Кинга, я сдерживала ее, натягивая удила, и привлекала к себе внимание, перенося свой вес то на одну сторону, то на другую.

Тропа вскоре закончилась, и мы выехали на просторную поляну, где, не договариваясь, привстали в стременах и дали нашим лошадям полную свободу. Они летели голова к голове, так близко друг к другу, что наши с Леоной сапоги время от времени соприкасались. Над нами, освещая нам путь, висел лунный диск. Перед нами расстилалось поле, казавшееся бесконечным. Я отпустила поводья. В ушах я ощущала жгучий холод, а голенями – теплые бока Наари. Волосы, которые у меня не было времени заплести в косу, хлестали меня по щекам. Мне хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. А что еще можно сказать о галопе? Об ощущении, очень близком к страху? Один неверный шаг – и Наари могла сломать ногу, а я, слетев с нее на сумасшедшей скорости, упала бы на землю.

Но любой наездник готов целую вечность скакать галопом. Я знала, что Леона чувствует то же самое. Наари неслась с такой скоростью, что я почти не ощущала ее движений. Отец объяснял мне и Сэму, что история учит никогда не забывать о том, что происходило до нас. И я из своего собственного опыта узнала, что прошлое навсегда остается с тобой. Но несясь галопом в этот вечер Дня благодарения, первого Дня благодарения, который я отмечала не со своими близкими, я знала, что оставляю прошлое позади. И каким бы иллюзорным ни было это чувство, чем быстрее мы скакали, тем больше прошлого оставалось за моей спиной.

Мы с Наари вырвались вперед – она была маленькой и плотной, так что вполне могла бежать быстрее Кинга. Но затем я почувствовала, что Леона нас настигает, и, даже не оглядываясь, поняла, что теперь мы скачем наперегонки. Прежде я просто позволяла Наари свободно бежать, но сейчас прижала голени к ее пульсирующим бокам и осторожно коснулась их шпорами. Этого оказалось достаточно. Она вырвалась вперед, и тяжелое дыхание Кинга начало отдаляться.

После мы с Леоной пешком возвращались через поле, ведя в поводу измученных лошадей. Я еще никогда и ни с кем не скакала наперегонки. Пуская своего пони галопом, я всегда была одна.

– Она очень быстрая, – наконец сказала Леона.

Я поняла, что это наполовину комплимент, наполовину напоминание о том, что моей заслуги в этом нет. Но лошади никогда не скачут наперегонки без жокеев.

– Другие девчонки меня не любят. – Она помолчала. – Они считают меня холодной. – Я поняла, что она говорит о Сисси, которая сказала как-то то же самое, слово в слово. – Мне нет дела до того, что они думают. Мне есть дело только до лошадей.

Пока она говорила, я изучала ее профиль: волевой подбородок, смягченный красивой линией носа. Я опустила взгляд на свои руки – красные и обветренные оттого, что так долго и так крепко сжимала поводья на холоде.

– Я знаю…