Наездницы

Джорджи держался от меня подальше, пока костер не начал гаснуть и мужчины решили, что больше не будут подбрасывать в него дрова. Мне было слишком жарко, и я сидела фута на два дальше от огня, чем все остальные. Джорджи отошел от своей мамы и опустился на колени рядом со мной, но продолжал молчать, и меня это радовало. Сначала я держала руки скрещенными на груди, потому что было довольно прохладно, но потом согрелась и оперлась ладонями о прохладную траву. Джорджи отклонился назад и накрыл мою руку своей сухой ладонью. Это не было смелым жестом, потому что этого никто не видел. Мы сидели так десять, а может, пятнадцать минут, и все, что я успела почувствовать за это короткое время, – предвкушение, удовольствие, жутковатый восторг – все это было новым и непривычным. Прошла неделя с того момента, как кузен меня поцеловал, а я уже стала другим человеком. Или не другим человеком, но человеком, у которого были совершенно другие интересы, и мне казалось, что это одно и то же.

Мы больше не целовались и даже не говорили об этом. Но теперь Джорджи постоянно меня касался, а в конюшне брал меня за руку, как будто это было самым естественным жестом в мире. Мы перешли к этим отношениям вполне непринужденно, но теперь мне хотелось большего.

На следующий день я в одиночестве сидела на ступеньках переднего крыльца. В моих грезах место Саси занял Джорджи. Я не знала, что можно так много думать о чем бы-то ни было. Практически я думала о нем постоянно.

Дверь у меня за спиной скрипнула. Я обернулась. В дверном проеме стоял Джорджи. Это показалось мне каким-то волшебством. Я надеялась, что он меня найдет, и он меня нашел. Было что-то необыкновенное в том, как он ухаживал за мной в моем собственном доме, как он постоянно меня находил. Теперь, когда я его видела, когда он был рядом, в паху у меня пульсировало, а между ногами почти мгновенно возникала какая-то скользкая влажность. Он улыбнулся мне в ответ, но стоял, склонив голову, и я не могла понять, он смущается или скрывает свое самодовольство.

Он сел рядом со мной и накрыл ладонью мою руку.

– Нас могут увидеть, – прошептала я.

– Все на задней веранде.

Он поцеловал меня в лоб, и я, потрясенная, отпрянула, хотя и не могла понять, что меня так испугало – то, что он так дерзко целует меня там, где нас могут увидеть, или удовольствие от прикосновения его губ к моему лбу.

– Джорджи!

– Разве я не имею права поцеловать свою кузину в лоб? – вызывающе спросил он.

Он казался таким большим рядом со мной! Если бы я его не знала и случайно встретила в городе, то приняла бы за молодого мужчину, а не за мальчика.

Я коснулась его щеки. Мне нравилось, что моя рука у его лица кажется маленькой.

– Ты брился сегодня утром?

Меня взволновало то, что я имею право задать такой вопрос.

– Брился.

Он не позволил мне отнять руку и прижал ее к своей щеке, после чего поцеловал ладонь у основания большого пальца. Я не понимала, где он всему этому научился. Я совершенно не знала этого Джорджи.

Я провела большим пальцем по его губам. Он нежно его прикусил, и у меня перехватило дыхание. Я отвернулась, потому что внезапно все это показалось мне чересчур необыкновенным. От удовольствия у меня даже голова закружилась. Заросли плюща перед домом расплылись перед глазами, но затем на самой границе поля зрения возникло совершенно отчетливое пятно. Оно быстро приобрело конкретные очертания. Это был мой брат. Я вытерла руку о юбку и встала. Джорджи тоже вскочил на ноги, и я помахала Сэму, который подошел незаметно, обойдя дом. Он кивнул нам, не вынимая рук из карманов. «Вытащи хоть одну руку, – думала я. – Вытащи ее и дай мне понять, что ты что-то заметил».

Я прижала руку ко рту и обернулась к Джорджи.

– Не волнуйся, – успокоил он меня. – Сэм ничего не видел.

Но это была всего лишь догадка. Ни один из нас не знал наверняка, видел ли что-то Сэм.

В канун Рождества я сидела за обеденным столом между Джорджи и Сэмом.

На мне было шелковое платье золотистого цвета, которое, по словам мамы, оттеняло мои рыжеватые волосы. Я надела его в последний раз – оно уже стало мне тесновато в лифе, и я понимала, что, когда мне представится следующая возможность надеть такое сверкающее, предназначенное исключительно для вечеринок платье, я из него уже вырасту. Но я хотела надеть его еще хоть раз и проигнорировала мамино предложение выбрать другой наряд.

Я также набросила на плечи мамин норковый палантин. Мама его мне одолжила как будто бы для придуманного мною маскарадного костюма. В каком-то смысле так это и было, только теперь мне казалось, что палантин скорее принадлежит мне, чем ей. На прошлое Рождество мне было четырнадцать лет и за столом сидели те же самые люди.

Папа прочитал короткую молитву. Джорджи нашел под столом мою руку и на несколько секунд задержал ее в своей ладони. Украдкой обежав взглядом сидящих за столом, я убедилась, что все склонили головы. Последняя часть молитвы была посвящена апельсиновым рощам. В этом не было ничего необычного. Мама громко выдохнула.