Наездницы

– Аминь! Давайте все вместе восславим цитрусовые деревья, – поддержал отца дядя Джордж.

Папа смотрел на бокал с вином. Я знала, что он раздумывает над тем, как ответить на это, и бокал нужен ему лишь для того, чтобы выиграть время. Мне казалось, что отец всегда стремится выиграть время, используя тысячи уловок, позволяющих ему обдумать ответ.

– Это острота? – спросил он.

Слово «острота» показалось мне таким формальным, как будто отец процитировал Шекспира, и мне стало не по себе.

Джорджи внимательно наблюдал за взрослыми. Я хотела, чтобы он смотрел на меня, а не на них. Я коснулась его руки под столом.

– Я имею право молиться за все, что захочу, разве не так, Феликс? – спросил дядя Джордж.

Сегодня дядя был напряжен, впрочем, как и все остальные. «Сгустившееся напряжение можно было резать ножом», – вертелась у меня в голове услышанная где-то фраза.

Рука Джорджи лежала у меня на колене. Даже сквозь платье я чувствовала, какая она горячая.

– Я тебя прошу, – обратилась мама к отцу.

– Пожалуй, ты прав, – согласился тот.

Джорджи двигал пальцами вверх и вниз по моему колену так осторожно и так ритмично, что я едва не застонала. Он делал это так долго – три, может, четыре минуты, что я перестала понимать, где лежит его рука. Выше, на бедре? Нет, ниже. Слишком высоко, недостаточно высоко.

Я положила руку на его пальцы и заставила его прекратить. Это было безумие – трогать друг друга на виду у всех, да еще рядом с моим братом. Мои бедра дрожали. Взрослые обсуждали рождественскую процессию в Гейнсвилле, о которой мама прочитала в газете. Они намеренно выбрали такую ничего не значащую тему, чтобы развеять мрачное настроение, воцарившееся за столом. И хотя это не помогало, а у тети Кэрри был такой вид, будто она может в любую секунду расплакаться, я поблагодарила Бога за то, что хоть это отвлекло их внимание. «Благодарю тебя, Господи, за рождественские процессии!» – пробормотала я, и Джорджи тихонько засмеялся, а Сэм как-то странно на меня посмотрел.

Я никогда не придавала значения снам. В детстве Сэм часто просыпался от кошмаров. Он задыхался и тяжело дышал, я держала его за руку, и все, что он мог мне рассказать, – так это то, что он падал с высокого утеса и проснулся за мгновение до удара о землю.

Я ему не особенно верила, потому что не могла себе представить, чтобы что-то подобное происходило в голове моего брата-близнеца. После костра я быстро заснула, и мне приснился Джорджи, который меня трогал. Он ласково погладил меня поверх трусиков, потом нажал сильнее, потом вставил в меня один палец. Потом два. Я проснулась, не понимая, где нахожусь. Удовольствие было таким острым, что я подумала, будто все еще сплю. Я была на грани. Я сунула пальцы туда, где во сне были пальцы Джорджи, и удивилась тому, какой твердой была моя плоть под кончиками пальцев и как остро я ощущала свои прикосновения. Потом я коснулась себя поверх трусиков, как это делал Джорджи. Я была мокрой, и трусики насквозь пропитались этой влагой. Яркие искры вспыхивали перед моими закрытыми глазами. Еще и еще, а потом я уже ничего не ощущала, кроме быстрой и сильной пульсации в паху. Я потерла лоб тыльной стороной кисти. Мне было необходимо вымыть руки.

Это удовольствие еще не успело превратиться в тайну. Я его впервые испытала и не знала, что его принято стыдиться.

Сэм разбудил меня на следующее утро, осторожно похлопав по плечу. Сначала я думала, что это Джорджи.

– Если ты хочешь кататься верхом, то тебе пора, – сказал он.

– Хорошо, – пробормотала я.

– С Рождеством! – спохватился он.

– С Рождеством, – ответила я.

Я села на кровати, протирая заспанные глаза. Сэм наблюдал за мной. Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, но его улыбка была какая-то не такая. На мгновение мне показалось, что Сэм проник в мою голову, увидел мой сон и теперь знает о Джорджи.

Сэм склонил голову, и на меня волной нахлынуло облегчение: он ничего не знал.

Я покачала головой и снова улыбнулась, чтобы дать ему понять, что все хорошо, и хотя Сэм кивнул, я поняла, что он со мной не согласен.

Я хотела испытать новое препятствие, которое соорудила для Саси. В манеже команды следовало отдавать незаметно. Все должно было выглядеть так, как будто между наездником и лошадью существует полное и молчаливое согласие. Но за пределами манежа Саси слушался только тогда, когда я дергала повод и резко перемещала свой вес, била его ногами по бокам и кричала. Это выглядело очень некрасиво, зато откровенно.

Я оставила шпоры в конюшне. Когда я прижала ноги к его бокам, подавая команду, которую Саси обычно старался игнорировать, он вдруг пустился резвой рысью, выгнув шею, насторожив уши и обращая внимание на все, что угодно, только не на меня.

Именно для этого я сюда и приехала: необходимо было подчинить его себе. Я хотела, чтобы он преодолел самое высокое препятствие из всех, через которые до сих пор прыгал. И я хотела этого не ради себя, а потому, что прыжок был нацелен в нечто великое и непознаваемое.