Наездницы

Едва развернув пони, я поняла, что предоставила ему слишком много всего – слишком длинная прямая, слишком много времени и возможность для него – свернуть, а для меня – утратить над ним контроль. Но я ощутила, как он подобрался, готовясь к прыжку.

– Да, да, да, – шептала я в такт его галопу.

Коса хлестала меня по спине, поле зрения сузилось, и я осознавала только, как гулко стучат по земле копыта Саси и как стремительно сокращается расстояние между нами и препятствием. Теперь я полагалась только на свой инстинкт. Никто не может научить наездника выбирать момент для взлета над землей.

– Давай! – произнесла я, и мы взлетели.

Мне так хотелось, чтобы Джорджи был здесь и видел нас! Тут левое плечо Саси опустилось, и я рухнула на мокрую траву. Но я не выпустила поводья, я крепко сжимала их в кулаках.

– Все хорошо, – увещевала я Саси, – все хорошо.

Он попятился, пытаясь волочить меня за собой. Он был испуган, но также понимал, какая ему представилась возможность: если бы ему удалось отделаться от меня, он мог бы убежать, подчиняясь голосу, звучащему из глубины его мозга. Этот голос требовал от него вырваться на свободу любой ценой.

Но я крепко держала повод. Я любила этого пони и не отпустила бы его ни за что на свете. Когда он успокоился, я снова села в седло и снова направила его к препятствию. Как я и ожидала, мы преодолели его без сучка, без задоринки. Вот как был устроен мой мозг! Я была бесстрашной в подобных ситуациях и знала, что другие на моем месте ни за что во второй раз не сели бы на лошадь. Я была уверена, что высшие силы не допустят, чтобы Саси потерял равновесие дважды за один день. Это было невозможно. Время от времени наездники падали, потому что так было положено. Иначе и быть не могло, поскольку лошадь заставляли выполнять задачи, которые никогда не ставила перед ней природа. Одно падение приходилось на сто чистых прыжков.

После того как Саси остыл и я скормила ему утреннюю порцию овса, я на цыпочках пробралась наверх. Подкравшись к двери брата, я заглянула внутрь. Сэм спал на кровати, а Джорджи на матрасе на полу. Я удивилась тому, что они спят отдельно – кровать Сэма была широкой, на ней хватало места для двоих. Руки и ноги Сэма торчали в стороны под самыми нелепыми углами. Его взмокшие от пота волосы прилипли к щеке. Стеганое коричневое одеяло свалилось на пол, а простыня запуталась между его ног.

Я какое-то время смотрела на него, но не осознавала, что видела. Я смотрела просто потому, что он был там. Я перевела взгляд на Джорджи, укрытого пуховым одеялом Сэма. Он не вспотел. Возможно, на полу было прохладнее. Он спал как-то чопорно, вытянув руки вдоль тела и выпрямив ноги со слегка развернутыми в стороны ступнями и торчащими вверх пальцами.

Джорджи повернулся, и я увидела нечто коричневое, когда он сбросил одеяло. Он что-то прошептал, почти простонал, и тут в отверстие в пижамных штанах я увидела его эрегированный пенис. Он был темнее, чем остальная кожа, и отливал лиловым. Я никогда не видела голого мужчину и ни с кем не обсуждала мужскую анатомию, но каким-то образом понимала, что пенис моего кузена эрегирован.

Я отвернулась и прикрыла дверь. Мне было стыдно, но это было неоднозначное чувство. Он не должен был мне это показывать. Я не должна была этого видеть. Но ведь он спал, он этого не хотел!

А потом меня охватило чувство, противоположное стыду. Я обладала властью, потому что знала некую тайну. Этот момент принадлежал только мне и никому больше.

Глава одиннадцатая

– Сегодня вечером придет Бун, – прошептала мне Сисси. – Я могу на тебя рассчитывать?

– Конечно.

Миссис Холмс уехала, и риск снизился. Все знали, что дисциплина в лагере держится на ней. Она уехала в воскресенье, после молитвы, и должна была отсутствовать целых шесть недель. Когда она вернется, уже будет весна, что казалось совершенно невозможным: все, за исключением вечнозеленых растений, было мертво.

За окном расстилалась черная ночь. Мы только что вошли в период, который Сисси называла затишьем, – в февраль. Солнце садилось к пяти часам, и на обед мы шли в полной темноте. Сисси говорила, что это самое скучное время в году, когда ничего не происходит. Но мне нравились тишина и спокойствие.

Я снова ездила верхом. Мне пришлось набрать восемь фунтов, прежде чем миссис Холмс позволила мне сесть в седло. Я бы возмущалась гораздо громче, если бы уже не ездила тайком.

Мне предстояло еще некоторое время учить дочек Холмсов, пока они не присоединятся к миссис Холмс в доме ее матери в Новом Орлеане. Мистер Холмс поручил нам написать своим матерям и попросить их посетить собрания в своих клубах садоводов, где должна была выступать миссис Холмс. Подразумевалось, что все наши мамы являются их членами. Но моя мама входила в Общество камелий.

Понаблюдав за мистером Холмсом, я решила, что отсутствие жены никак на нем не сказалось.

Раз или два в неделю мистер Холмс присутствовал на уроках, которые я давала девочкам. Я не знала, когда следует ожидать его появления на краю манежа. Но я его ждала, хотя себе в этом не признавалась.