Наглец

И посмотрю в глаза. Ради одного только вопроса: неужели спасти собственную шкуру и срубить бабла было настолько важнее, чем быть просто отцом и растить двух своих мальчишек? Неужели, заставить их поверить в собственную смерть и разбить сердце той, что беззаветно любила его много лет, было легче, чем с достоинством отсидеть в тюряге за свои фокусы?

Не успокоюсь, пока не найду его. Пока не получу ответа.

— Мммм… — Ворочается девчонка.

И я решаюсь убрать руку с ее спины. Пусть просыпается. В окно уже врываются яркий солнечный свет, шум моря, крики чаек и пение птиц. Можно и вставать.

Осторожно прижимаю к себе свой локоть и закрываю глаза. Пусть думает, что сплю.

Ночка выдалась тяжелой. Сперва не по себе было: моя гостья слишком долго не могла уснуть. Ворочалась, несколько раз меняла положение, чесалась, точно лишайная, а, едва начав засыпать, и вовсе стала метаться по матрасу, собирая ногами простынь в гармошку. Стонала, всхлипывала, вскидывала руки и бормотала что-то себе под нос. Когда стоны усилились, переходя в захлебывающийся плач, я рискнул дотронуться до ее плеча.

Сырая.

Ее футболка была насквозь сырой от пота. И подушки, и простынь, все было влажным. Присев, долго разглядывал крупные капли на ее лбу, беспокоясь, чем такое состояние могло быть вызвано. Стер пальцами холодную влагу с лица и шеи девчонки и заметил, что на несколько секунд, но она перестала метаться. Лег обратно, гадая, заражусь от нее загадочной лихорадкой или нет, затем убрал сырой пододеяльник и придвинулся ближе.

В темноте пустой комнаты она казалась совсем крохой, беззащитной, уязвимой. Свернулась в калачик, подрагивая от холода, и подтянула ноги к животу. Лицо ее было расслаблено, рот с красивыми пухлыми губками немного приоткрыт, и лишь несколько складок, появляющихся время от времени на лбу, да подвижные веки говорили о том, что мучило ее что-то действительно ужасное. Очевидно, какие-то кошмары.

Сначала я хотел разбудить эту оторву, посоветовать ей показаться врачу или что-то в этом роде, но потом передумал: все-таки тяжелый день был, много эмоций пережила, может именно они и не давали успокоиться. Во время новой волны приступа она вдруг тяжело задышала, начала судорожно мотать головой, впиваться пальцами в подушку, и моя рука сама метнулась к ее телу.

Легла на грудь, чуть ниже шеи, и замерла на холодной коже. Хотел окликнуть ее, позвать, растормошить, но боялся двинуться: дыхание девушки выровнялось, дрожание постепенно прекратилось, и даже веки умиротворенно затихли, остановив трепетание пушистых лапок-ресниц.

Трижды за ночь пытался убирать руку, но приходилось тут же возвращать на место — она начинала задыхаться, стонать, ворочаться. К утру, устав от ночного дежурства, я все-таки вырубился, а проснулся уже от ее тихого посапывания прямо мне на ухо.

— Кхм, — слышно, как она прочищает горло, затем зевает и потягивается, скрипя целлофаном.

Сопровождаемая шуршанием, ползет к краю и тихо встает. Торопливый топот возвещает меня о том, что дамочка дает деру.

— Куда лыжи намылила? — Спрашиваю, не открывая глаз.

— В сортир. — Отвечает дерзко.

Поворачиваюсь набок, долго моргаю, пока ее очертания не начинают обретать четкие линии.

— Куда? — Мой голос хрипит.

А телом моим будто в футбол всю ночь играли — всё болит.

Девчонка смотрит на меня так, будто я дебил.

— Поссать, говорю.

И куда делась та манерная очаровашка, которая звонко стучала каблучками по мостовой и кокетливо закатывала глазки? Испарилась, оставив зачем-то вместо себя эту угловатую пацанку.

— В следующий раз говори «в уборную». — Требую, поднимаясь с постели и вытягивая ноги. Замечаю, как она отводит взгляд, едва с моего тела слетает вниз пододеяльник.

— Давай уж, я сама как-нибудь разберусь, в сортир мне надо или в уборную, ладно? — Насмешливо морщит нос.

Мятая и не по размеру огромная одежда выглядит на ней нелепо, точно палатка. А тонкие ножки — ну, вылитые палки от пляжного зонта.

— Моя девушка так выражаться не будет. — Предупреждаю.

Проходя мимо меня, она чешет свой затылок. Выходит звонко и с неприятным звуком «кхр-кхр».

— Вот своей девушке и указывай. — Усмехается.

И вприпрыжку, точно стриженный воробей, захлопывает дверь ванной комнаты прямо перед моим носом.

— Пора вживаться в роль, девочка. С сегодняшнего дня начинается подготовка к делу! — Говорю громче, чтобы и через дверь она могла слышать строгость в моем голосе. — Хочешь ты этого или нет, но тебе придется вести себя так, как нужно мне!

Дверь в ванную распахивается, Соня выглядывает разъяренной фурией и шумно выдыхает, оглядывая меня, стоящего посреди комнаты в одних трусах.

— Слышь, тебе как надо? Чтобы по-твоему? Или чтобы достоверно? — Ее брови нахмурены.

Несколько теряюсь под ее грубым напором, но затем сдаюсь:

— Чтобы достоверно.

Ее лицо разглаживается.

— Тогда постарайся не быть костью в горле, Глебчик. — Произносит спокойно. — Сделай так, чтобы меня не тошнило от твоей напыщенности и прущего во все стороны чувства собственной важности. Будь добр.

Так и остаюсь стоять, сложив руки на груди, когда дверь с громким звуком ударяется о косяк.