Нагота

Нет праздника, которому бы хоть в какой-то степени не был присущ этот отстраняющий элемент, праздника, который бы не начинался прежде всего с прекращения человеческих дел. В сицилийских праздниках поминовения усопших, описанных Питре (хотя нечто аналогичное происходит во время всех праздников, где одним из атрибутов являются дары, – например, тот же Хэллоуин, когда олицетворением усопших становятся дети), усопшие (или старуха по имени Стрина – от слова strena – так на латыни называются подарки, которыми обмениваются в честь праздника начала года) крадут у портных, торговцев и кондитеров их товары, чтобы подарить их детям. Сувениры, подарки и игрушки – это предметы пользования и обмена, действие которых прекратилось, которых отстранили от их экономики. Во всех праздниках, происходящих по сценарию карнавала, как, например, римские сатурналии, общественные взаимоотношения нарушаются и переворачиваются с точностью до наоборот: рабы командуют хозяевами, а власть передаётся в руки шутовского короля (saturnalicius princeps), заменяющего законного правителя, – и в результате праздник в первую очередь выражается в отмене действующих ценностей и полномочий. «Не бывает древних празднеств без танца», – пишет Лукиан; но что же такое танец, как не освобождение тела от его утилитарных движений, выражение жестов в их полном бездействии? И что такое маски, которые выполняют разные функции в праздничных обрядах многих народов, если не – прежде всего – устранение лица?

10. Это не значит, что деятельность людей, приостановленная и нарушенная в праздник, обязательно выделена и перенесена в более возвышенную и торжественную область. Напротив, возможно даже, что это вынесение праздника в священную сферу, несомненно произошедшее на определённом этапе, – дело рук Церкви и духовенства. Наверное, стоит попытаться повернуть вспять привычную хронологическую последовательность, берущую за основу религиозные феномены, которые якобы лишь потом становятся светскими, и вместо этого предположить, что первичным был момент, когда человеческая деятельность просто прекратилась и преобразовалась в бездействие при помощи праздника. То, что мы называем религией (в том значении, в каком мы понимаем этот термин, он отсутствовал в античных культурах), вмешивается лишь в это мгновение, дабы перенести праздник в отдельную область. Гипотеза Леви-Стросса, гласящая, что фундаментальные понятия, через которые мы привыкли воспринимать религию (такие понятия, как мана[148], вакан[149], оренда[150], табу и т. д.), являются избыточными означающими и, будучи пустыми сами по себе, могут наполняться любым символическим содержанием, – эта гипотеза приобретает в такой перспективе ещё более широкий смысл. Означающие с «нулевой символической значимостью» соответствовали бы тогда человеческим поступкам и предметам, которые праздник выхолостил и лишил действенности и которые религия поспешит выделить и закрепить в собственном церемониальном аппарате.

Так или иначе, не важно, предшествует ли праздничное бездействие религии или же проистекает из профанации её механизмов, самым важным здесь представляется порядок, согласно коему повседневные, обыденные действия людей не отрицаются и не упраздняются, а приостанавливаются и приводятся в состояние бездействия для того, чтобы их как таковые можно было продемонстрировать в праздничной обстановке. Так, процессия или танец демонстрируют и изменяют обычную человеческую походку, подарки выявляют неожиданный потенциал продукции экономики и труда, праздничная трапеза обновляет и преображает бычий голод. И всё это – не для того, чтобы превратить их в нечто священное и неприкасаемое, а наоборот, чтобы подтолкнуть их к новому – или же древнему – возможному назначению в рамках шаббата. Резкий, насмешливый язык Талмуда, ставящий в один ряд в качестве свидетельств грядущего века шаббат и половой союз (или испражнение), звучит здесь совершенно серьёзно.

Последняя глава истории мира

В марионетке или в Боге[151].