Прославленные разбойники были и есть и в других странах: в Германии это Шиндерханнес, в Венгрии – Шубри, а в Италии и Испании – целый сонм бандитов, чьи имена и деяния стали в этих странах притчей во языцех среди простолюдинов и их отпрысков.
Итальянские разбойники (banditti) известны во всем мире, и многие из них не только очень религиозны (до известной степени), но и большие филантропы. Благотворительность из подобного источника настолько неожиданна, что народ любит за нее разбойников до безумия. Один из них, попав в руки полиции, воскликнул, когда его уводили: «Я раздал подаяний больше, чем любой из трех монастырей этих провинций!». И это была сущая правда.
Население Ломбардии хранит память о двух знаменитых разбойниках, живших примерно двести лет назад под властью испанцев. Рассказ о них, как пишет Макфарлейн, изложен в небольшой книге, которая хорошо известна всем детям данной провинции и читается ими с гораздо бóльшим удовольствием, чем Библия.
Шиндерханнеса, разбойника с Рейна, очень любят на берегах этой реки, которые он долгое время держал в страхе. Местные крестьяне рассказывают множество занятных историй[631]
о его низменных проделках, жертвами которых становились богатые евреи и чересчур самонадеянные чиновники, о его необычайной щедрости и бесстрашии. Короче говоря, они гордятся им и согласились бы на отделение памяти о его подвигах от названия своей реки не больше, чем на взрыв почитаемой ими скалы Эренбрайтштайн пороховым зарядом.Это не единственный разбойник-герой, о нраве и деяниях которого германский народ отзывается с восхищением. Главарем большой банды, орудовавшей в 1824–1826 годах на территории Рейнской области, Швейцарии, Эльзаса и Лотарингии, был Мауш Надель. Он, как и Джек Шеппард, внушил к себе любовь народа, совершив в высшей степени рискованный побег из тюрьмы. Отбывая заключение на третьем этаже Бременской тюрьмы, он, закованный в кандалы, ухитрился выбраться наружу, обманув бдительность охраны, спуститься вниз и переплыть Везер. Примерно на полпути к берегу его заметил охранник, который выстрелил в него и ранил в икру; но отважный разбойник сумел, превозмогая боль, добраться до берега и скрылся из виду, прежде чем охранники спустили на воду лодки. В 1826 году его снова поймали, судили в Майнце и приговорили к смерти. Он был высоким, крепким, красивым мужчиной, и его участь, позорная, как и его деяния, вызвала волну сострадания во всей Германии. Особенно безутешны в своем сожалении о том, что ничто не может спасти столь симпатичного героя со столь романтическим прошлым от топора палача, были женщины.
М-р Чарльз Макфарлейн, рассказывая об итальянских banditti, отмечает, что распространению преступлений такого рода нередко способствуют злоупотребления католической церкви с ее тайной исповеди и отпущениями грехов. Однако он, не кривя душой, добавляет, что священники и монахи не совершают и половины тех злодеяний, в которых наряду с ними повинны авторы баллад и рассказов. Упомяни он еще и драматургов, перечень был бы полным. Ведь не секрет, что любой театр, финансовое процветание которого возможно лишь за счет потакания вкусам простого люда, то и дело обращается к жизнеописаниям разбойников и бандитов, делая их главными героями своих постановок. Эти театральные грабители с их живописными одеждами, фривольными притонами, веселыми, дерзкими и бесшабашными манерами оказывают поразительное влияние на людское воображение и, какие бы аргументы в защиту подобных зрелищ ни приводили их сторонники, весьма пагубным образом воздействуют на общественную нравственность. В воспоминаниях герцога Гиза[632]
о Неаполитанской революции 1647–1648 годов говорится, что воспроизводимые на сцене манеры, одежда и образ жизни неаполитанских banditti вызывали у публики такое восхищение, что власти сочли абсолютно необходимым запретить показ спектаклей, в которых те фигурировали, и даже ношение их костюмов на маскарадах. Banditti того времени были столь многочисленны, что герцогу не составило труда набрать из них войско, с которым он предпринимал попытки завладеть неаполитанским троном. Он описывает их так[633]: «Их было три тысячи пятьсот человек, из коих самому старшему было немногим меньше сорока пяти, а самому младшему – чуть больше двадцати лет. Все они были рослые и крепкого сложения, с длинными черными волосами, по большей части вьющимися, в верхнем платье из черной испанской кожи с бархатными рукавами, расшитыми золотом, с двумя пистолями – по одному на каждом боку – и абордажной саблей на ремне, надлежащим образом инкрустированной, шириной в три пальца и длиной в два фута; на поясе – ягдташ для соколиной охоты, а на шее – пороховница на широкой шелковой ленте. Одни были вооружены кремневыми ружьями, а другие – бландербасами[634]; каждый носил добротную обувь и шелковые чулки, и у всех были радовавшие глаз шляпы разных цветов, вышитые золотом или серебром».