Найденка (СИ)

Щедро, с размаху отвешенная шаманчиком звонкая плюха отрезвила ровно настолько, чтобы сообразить — дают отвар дроба. Бэл выхлебал горькую гадость несколькими большими глотками, не кривясь, и уронил опустевшую кружку на пол — разжались ослабевшие пальцы. Похоже, Рыся, когда варил зелье, дроба не пожалел, сыпанул в котелок семечек от души и сердца.

Правильно сделал, молодец. А не то Бэл таких дров наломает… Из мебели. Кровать у альфы весьма хилая, холостяцкая, покачивается, скрипит. Напора гона не выдержит, не стоит и пытаться.

На полу же — жестко, брошенное летнее одеяло слишком тонкое, не спасет. От Мила живого места не останется к концу течки, и сейчас весь в синяках, бедный.

— Полегчало? — Рыся побренчал перед лицом друга шаманским браслетом с татуированного запястья, ехидно ухмылялся, — аль еще плеснуть малек?

Бэл сморщил нос и фыркнул, подтверждая — вернулся, вроде, и как-то, относительно, конечно, контактен. В голове у парня шумело, взор застилала колеблющаяся, медленно рассеивающаяся пелена, чресла крутило до боли и звона — вот-вот разорвет. Снизу просяще смотрел обнимающий вокруг торса Мил, мелко трясся неудовлетворенным желанием.

Сейчас, ежели один раз позволить, поможет и снимет напряжение. Да-да, разочек.

— Рыся, — хрипло простонал Бэл, хватая бету за грудки и властно притягивая к себе. — Мой!

И — не получил по морде за наглость, отнюдь. Болтают — беты холодны, сдержанны и не нуждаются в плотских утехах. Чушь и бред, или шаманчик был неправильным бетой — засосал предложенные Бэлом губы так, что у альфы колени, без шуток, подкосились. Чувствительно куснул за верхнюю, быстро, чувственно зализал закровившую ранку и снова засосал, теперь уже — с языком.

Да, от Рыси не пахло оглушающе луговыми цветами, только различными шаманскими сухими травами, хвоей и чуток, едва уловимо — медом, но… Бэл его любил. Высокого, широкоплечего и мускулистого по-альфячьи, разрисованного по коже предплечий вязью выбитых колдовских, цветных рисунков, беловолосого, шалого. И повисшего на шее хрупким грузиком русенького Мила даруна любил. Каждого — по своему, но одинаково сильно.

И, потребуй злые лесные духи выбрать между ними — разорвался бы напополам.

Деревянный остов кровати, агонизируя, громко затрещал под рухнувшей на нее тройной тяжестью и подломился сразу четырьмя ножками. Грохнуло о половицы держащей тюфяк рамой. Испуганный падением Мил, зажатый упоенно целующимися Бэлом и Рысем, охнул, забился, пытаясь вырваться…

…И — тут же завизжал, тонко и пронзительно, хором с завопившими бетой и альфой — сверху хлынула холодная вода.

Ибо бдили старшие вдовцы Таура, папа Бэла и Плющ, не пожалели двух полных ведер, окатили щедро. Плохое время выбрал Бэл сорваться в гон. И Рысю зря за собой утянул.

Спустя четыре лучины трое несостоявшихся полюбовников, медленно плавясь от похоти, сидели, в рядочек, нахохленными, обижеными воробушками в общинной шаманов на лавке, ежась в мокрой одежде, пили маленькими глоточками сваренный Даром, горячий успокоительный отвар. Прятали мордахи. Бледнели, краснели.

Шаманы не церемонились, раздавали парнишкам люлей за едва не совершенную глупость щедро, не скупились ни на слова, ни на подзатыльники.

Особенно сильно доставалось, без сомнений, Рысю — с альфы и омежки спрос меньший, природа у парней такая.

— Ты — шаман! Надежда деревни! — Ругал понурившего бедовую голову ученика Дар, топая ногой: — Бета! Течки не для тебя предназначены духами! Или шур вселился? А?!

— Так изгоним шура! — С другого бока напирал Мир: — Запросто! Прямо сегодня и изгоним!

Рыся слушал и вздыхал, терпел. Юноше было что возразить в свою защиту, но он слишком уважал вырастивших его Дара и Мира, чтобы устраивать скандал. Ждал, когда оба откричатся.

Наконец, шаманы подустали и малость утихомирились. Сорвавший голос Мир сгреб с подоконника кувшин с успокоительным отваром и припал к нему, шумно глотая.

Дар же, решивший, что отвар тут слишком слабенький будет, вытянул, за горлышко, из-под стола здоровенную бутыль самогонки. Мужчина плеснул в почтительно поданную Рысем кружку примерно на три пальца, выпил махом, крякнул и утерся рукавом.

— Забористая, — прохрипел, приваливаясь плечом к стене: — Уффф…

Бдящий Рыся придвинул табурет, и Дар на него опустился.

— Сядь уже, не маячь, — бросил Миру: —Тоже прими огненной.

Налил и протянул. Мир присел возле Рыся на скамью, взял кружку в ладони, но пить не спешил. Смотрел на ученика, хмурил темные, красивые, дугами, брови. Изучал.

— Выкладывай, что на языке вертишь, — попросил вдруг. — Дозрели мы.

Рыся прищурил веки совершенно по-кошачьи, переводил мерцающий загадочной зеленью взгляд с одного учителя на другого и обратно. Размышлял, с какого края подступиться.

— Шур не при чем, — начал, и потупился: — Просто… — юный бета решился и договорил страстным речитативом, как в омут бросился, по-прежнему изучая половицы: — Я люблю Бэла и Мила. Так получилось. Вы же друг друга любите! И вообще — почему вам можно, а мне — нельзя? Я мастью не вышел?!