Найденная рукопись, повествующая о домовых, потерявших свой дом

Здесь я позволю себе прервать рассказ. Да простят меня читатели, но уверяю вас, что это первое и единственное ругательство, которое вы услышите в этой книге. Но так было в той рукописи, что оставил после себя мой дедушка, и менять я не решился. Тем более что я со всей ответственностью могу заверить, что ругаться этот человек не любил, лишь в самых неописуемых ситуациях, когда происходило что-то из ряда вон выходящее, как сейчас, он позволял сказать себе это слово. А знаю я это потому, что появившийся человек был моим дедушкой. Но, я отвлёкся от повествования.

– Слышала? – вдруг спросил Кроша.

– Что?

– Мне показалось, будто кто-то чихнул.

– Да? Я не слышала, но мне кажется, что скоро мы будем чихать и чихать очень сильно, потому что заболеем под таким дождём.

– Д-да уж, у меня уже з-зуб на з-з-зуб не поп-падает! – Кроша принялся специально сильнее стучать, чтобы показать, как именно у него не попадает зуб на зуб.

– Пошли домой, – встала Иголка.

Кроша поднялся следом и, взяв её за руку, уже последовал было за ней, как что-то заставило его обернуться.

– Ой, – только и проговорил он и быстро задёргал Иголку за руку.

– Что, что такое? – не сразу поняла она, но повернувшись вслед за Крошей – увидела причину.

К ним приближался человек. Домовятам было от чего испугаться, ведь под проливным дождём, вся одежда его враз промокла и стала свисать, как на чучеле. Да к тому же он размахивал длинными руками и что-то кричал. Разобрать было невозможно, но в целом, вся фигура могла испугать и взрослого домового, отвыкшего от людей.

– Это… Это Он? – по-прежнему стоя на одном месте спросила Иголка.

– Н-незнаю, – прижался к ней Кроша, – он страшный.

Но, по какой-то причине, домовята не убежали с утёса, будто что-то держало их. Наконец человек приблизился достаточно близко, что испугавшиеся друзья смогли разобрать, что он кричит. А кричал он следующее:

– Подождите! Стойте! Не уходите! Подождите меня! Пожалуйста!

Пройдя ещё несколько быстрых шагов, человек встал прямо перед домовятами. Наконец ему удалось разглядеть их. Несколько минут длилось молчание: человек впервые в своей взрослой жизни так ясно видел домовых (про встречу в далёком детстве, о которой упоминалось в самом начале, он и думать забыл, а разум его, испорченный взрослостью – перенёс ту встречу в разряд разыгравшихся детских фантазий), домовята же в свою очередь впервые в жизни видели человека.

В нём было странно всё: и то, что он был таким высоким – Иголке и Кроше приходилось задирать голову так сильно, как если бы они смотрели на солнце в самом зените; и то, что волосы на его голове были только на макушке, и полностью отсутствовали на лице – оголяя мягкую кожу; и необычайно маленький нос, но такие же необычайно большие уши (дедушка действительно был лопоухим, а к старости, так и вовсе стал похож на старого филина с огромными ушами), и странная одежда, служившая ему пижамой, и босые ноги, без лаптей – всё было странным. Человек же, в свою очередь, дивился какие странные существа, могут рождаться во сне, так как он по-прежнему был уверен, что всё это ему только лишь снится. Тем не менее, существа хоть и странные, но смутно знакомые.

– Эм, – начал он, Кроша прижался к Иголке ещё сильнее, – простите.

– За что? – слова сами вылетели у неё изо рта, Иголка и сама не ожидала этого.

Человек рассмеялся и развёл руками.

– Не знаю! – отозвался он. Глаза его выразили такое большое удивление, точно он и сам только сейчас сообразил, за что же он попросил прощение. Повисло молчание, домовята продолжали его внимательно рассматривать, не двигаясь с места. Чтобы нарушить неловкую паузу, человек улыбнулся и произнёс, первое, что пришло в голову:

– У вас всегда такая погода?

Иголка во все глаза смотрела на него, но, кажется, уже начала к нему привыкать, потому что следующие слова она произнесла вполне сознательно:

– Нет, вчера началась, а сегодня ухудшилась, обычно у нас солнышко светит.

– Солнышко, – подхватил Кроша, но вдруг испугавшись своего же голоса, спрятался за Иголку.

– Эм, понятно. Хорошо. Хотя не совсем, конечно, я вот до нитки промок.

Тут человек осмотрел себя и сообразил, что одет он в свою пижаму: синие штаны, уже давно ставшие ему короткими и потому кончавшиеся гораздо выше лодыжек, и в футболку с длинными рукавами, наоборот слишком большую и мешком свисающую на его теле.

– Я понял!

Домовята вопросительно посмотрели на человека.

– Хотя нет, не понял, – уже не так уверенно продолжил он, – да, совсем не понял.

– Не поняли чего?

– Это определённо сон…

– Сон? – перебила его Иголка, – чей сон?

– Как чей? Мой, мой конечно, чей же ещё? Только он какой-то, не такой. Никогда не помню себя во сне в той одежде, что лёг спать, а ногам то холодно!

– Вы босиком, а сейчас погода испортилась.

– Вы чихали! – вдруг вставил Кроша.

– Да, действительно, ещё и чихал, причём и сейчас готов в любую минуту.

– Я же говорил! – торжественно посмотрел Кроша на Иголку.

– Странно всё: я чувствую, как мне холодно, и чихал, то верно. Слишком правдоподобный сон. Да и… разве сны не должны быть чёрно-белыми?