Найдите Лейлу

— Мисс Томпсон, это снова Энни Кокс, я звоню по поводу вашего сына Эндрю. Его временно передали в патронатную семью, до слушания вашего дела в понедельник. Вы имеете право его навестить. Пожалуйста, свяжитесь со мной, я сообщу, где он и что делать дальше.

Я открываю фейсбук, почту и твиттер. Но не вхожу. Думаю.

Если позвоню и притворюсь, будто я — мама, они скажут, где Энди. Но мне все равно нельзя там появляться, меня поймают. Я узнаю, где он, но это ничего не изменит. Можно выяснить, когда судебное слушание, но и там появиться я не могу. А вдруг они засекут, что звонили из этого офиса? И тогда я больше не смогу сюда приходить.

Я захожу на свои странички и обалдеваю. В твиттере сотни личных сообщений и тысячи упоминаний. У меня уже почти две тысячи подписчиков. Не могу поверить. В ушах звенит.

И больше сотни новых писем. Письма от учителей, Кристи, от других знакомых ребят. Письма от незнакомых людей.

В фейсбуке запросы в друзья от журналистов. Сообщения от незнакомых людей. Мое имя отмечено в сотнях постов и фото. В ушах стоит гул, словно от роя пчел. Я наугад нажимаю один из тегов — и попадаю на свое видео.

Его опубликовала какая-то местная новостная компания.

Я нахожу его в публикациях новостных порталов «Элит Дейли», «БаззФид», «ВайрелНова». Оно везде.

В твиттере — ссылки на инстаграм Джейн Чейз, а еще мое лицо на плакатах «Разыскивается» и на коробках с молоком, где обычно печатают фото пропавших детей. У меня так трясутся руки, что гуглу приходится догадываться, что я имею в виду ютьюб, а не «юютьюбьюб».

Точное число просмотров видео моего биома — 602 124. Это кажется невероятным, это какая-то шутка. Если бы видео посмотрели все, кого я встречала в своей жизни, все равно столько не получилось бы.

Я соскальзываю с кресла под стол. Сжимаюсь в крохотном закутке под деревянной крышкой. Хорошее местечко.

Я не могу нормально дышать и решаю, что посижу здесь немножко. Никто меня не видит, дверь заперта. Довольно безопасно.

Я больше никогда не буду чувствовать себя в безопасности.

Я думаю о знакомых, которые смотрели видео. Думаю о Бетти, о Рэли, о Валенти и об их ужасной жалости. Представляю, как ржет Райан Одэбон, как Эмбер Родин чешет язык в твиттере со своими друзьями. Как будто это сон, в котором я иду в школу совершенно голая. Только в интернете я теперь всегда буду голой, и это не сон.

Я думала, что так смогу стать ученым. Мне следовало знать: то, что выползает из чашки Петри, никогда не сможет выступать от своего имени. Знаю, счастливого конца не бывает, но я думала, что это видео поможет мне достичь чего-то большего. Однако надо было четче формулировать свою идею. Я не понимала, что и зачем делаю. Я просто должна была это сделать, и все.

Возможно, это все же приведет к какому-то осмысленному результату, но пока придется жить с чувством, что меня рассматривают под микроскопом, дают латинское наименование и гадают о моей таксономической принадлежности.

Я должна спрятаться. И ответить на некоторые сообщения. Нет, лучше никому не отвечать. Интересно, трудно выдать себя за маму по телефону?

Кто-то нажимает кнопки на кодовом замке.

Пчелы загудели. А может, осы. Apis mellifera — медоносная пчела. Pepsis grossa — тропическая оса. Я не знаю. И те и те жалят. Я вспотела, хотя совсем не жарко. Я не дышу и подтягиваю коленки под подбородок.

Кто бы это ни был, он перебирает бумаги на столе прямо над моей головой. Я хочу закрыть глаза, но не могу. Я вижу, как ноги обходят стол. Это мама.

— Да где же это, черт дери?

Если она взглянет на экран своего компьютера, мир взорвется. Я разлечусь на клочки. Я умру. Или она. Или все.

Потной ладонью я нажимаю светящуюся кнопку на сетевом фильтре.

Минута тишины. Такая глубокая, что в ней можно утонуть. Все выключено, теперь нас не разделяет даже гул работающей электроники. Homo sapiens и тишина.

Мы обе здесь, в крохотной комнатушке, меньше той, в которой мы спали с Энди. Я услышу все, что бы она ни сказала. Она могла бы хоть что-то сказать.

Она могла бы просто попрощаться.

Снова шелест бумаги и шуршание — она кладет что-то в карман. Затем дверь снова открывается, и она стоит в ожидании.

— Мама?

Я что-то слышу. Возможно, вздох.

Она слышала меня.

Я — как бутылка с газировкой, которую хорошенько потрясли, так, что слетела крышка. То, что из меня рвется, когда она уходит, — даже не злость и не стыд, и ни одно из ужасных бурлящих чувств, которые я держу в себе, сколько себя помню. Это что-то острое и твердое, как жало скорпиона, — и, несмотря на все, что я сейчас испытываю, я помню его название: Leiurus quinquestriatus — желтый скорпион. И от боли, которую причиняет жало, у меня вырывается дикий неумолчный крик.

Это продолжается долго. Когда заканчивается — я опустошена и обессилена. Лучше бы она посмотрела видео и мир бы рухнул. Лучше бы меня на самом деле ужалил скорпион. Я бы хотела, чтобы у меня было что-то, что можно показать людям, что-то вроде шрама на месте, где была моя мать.

Но у меня ничего нет. Такова жизнь.