Найм

Кажется, только сейчас до Хрыся стало доходить, что он не под вздорного мальчишку с придурью и чертовщиной попал, а вляпался, в качестве одного из главных персонажей, в весьма серьёзный производственный процесс. Который обеспечен и денежными, и хлебными, и людскими ресурсами. И — согласием «вятших». В лице владетеля — Акима, и властей — посадника елнинского. Причём немалый кусок всех этих хлопот и трудов свалился на его личную шею. Что подтверждается непрерывно ощущаемой «гривной холопской» — ошейником. От которого ему не отвертеться и снять нельзя.

Какого-то испуга или тоски в нём я не увидел. Но хорошо была видна… озадаченность. Такая… конструктивно-направленная. «Ну и как же это всё… провернуть?». Уже чисто по инерции он спросил:

— А как с орешником?

Наш конюх-управляющий, естественно, сразу понёс. По лошадиному. Как кобыла с вожжой под хвостом:

— А чё орешник? Теперя вся земля наша! И всё, что на ней — наше! И орешник — тоже наш! А ежели «пауки», по свойственной им подлости и к воровству наклонности, туда сунуться, то владетель, в мудрости и вятшей славе своей, велит злодеев и порядков нарушителей, имать, пороть и всякими иными казнями наказывать…

— Погоди, уважаемый. Как было тобой совершенно справедливо отмечено и гениально сформулировано: «Вся земля наша. И всё, что на ней — наше». И среди всего этого «нашего» есть мелочь мелкая — наши смерды. Мы с Акимом Яновичем орехи собирать не пойдём — пошлём крестьян. А уж где эти наши смерды да рабы себе кашу варят, да постельку стелют… Хоть в Рябиновке, хоть в Пердуновке, хоть в «Паучьей веси»… Сегодня — здесь, завтра — владетель на другое место переведёт… Был человек «пауковский», стал «пердуновский»… А все одно — «рябиновский». Потому как — смерд Акима Яновича Рябины.

«— Приведите пример применения теории относительности в повседневной жизни.

— Вот вы ходите. Или — лежите. Или — бегаете. Это — относительно. На самом деле, вы — сидите. А идёт — срок».

Новый смысл сложившейся ситуации медленно начал доходить до присутствующих. Всё предыдущее десятилетие они видели друг в друге соседа-противника. Не то, чтобы врага, но — не-приятеля. Разные, раздельные, настороженно-враждебные. Глубоко привязанные именно к своей общине, к своему месту жительства. Вообще-то, перевод крестьян из одного поселения в другое даже и при крепостном праве практиковался крайне редко, и расценивался, обычно, как очень тяжёлое наказание.

Середина двадцатого века, Гренландия. Американцы срочно — «холодная война же!» — строят военно-воздушную базу. Попутно занимаются «решением социальных проблем местного населения» — в прелестном местечке на побережье построен коттеджный посёлок со всеми удобствами. Туда переселяют аборигенов-эскимосов из их примитивных, сложенных из кусков снега, жилищ-иглу. Где нет нормального отопления, освещения, окон, тёплых туалетов, мебели, электрических плит и встроенных стеллажей для одежды и обуви.

Один из американцев-строителей рассказывает приятелю-эскимосу о том, как во время войны он попал в концентрационный фашистский лагерь. Эскимос долго пытается понять описываемую ситуацию. Потом говорит:

— Знакомо. Тебя переселили.

У меня здесь — не эскимосы, а славяне, свободные смерды-общинники. Крестьяне особенно чётко понимают: «это — моя земля». Они с неё живут. И переходить на другое место, отрываться от «своей земли»… Но они теперь не на своей — на моей земле живут и с неё кормятся. Прижать «мир» так, чтобы он снова «отстрелился» очередным своим членом… — будем «эскимосить».

Интересно, что до Хрыся это дошло быстрее всех остальных. Может быть потому, что ошейник уже изменил коренным образом его собственный статус. Новизна личной ситуации сделала его восприимчивым к изменению ситуации общественной. А вот Акиму пришлось развернуться ко мне и, несколько недоумевающе, озвучить:

— И чего?

— Орешник — твой. Кому из твоих смердов и холопов в нём орехи собирать — тебе решать. По моему суждению, чтобы суеты там не было — пусть бабы да детишки «пауков» его вычистят. Когда захотят, как захотят. А тебе, владетелю — дольку дадут. Два ста пудов добрых орехов. Пустые, гнилые — не в счёт, замена — втрое. Спрос — с Хрыся. А сдать — к Покрову Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии.

Я осторожно снял свою бандану, поднёс к лицу — стирать давно пора. Ничего, факеншит, не успеваю. Скоро сам коростой зарасту. Аккуратно повязал платочек на своей плеши, затянул потуже. И поднял глаза на присутствующих. Они рассматривали меня с разными, но очень внимательными выражениями лиц. Будто чуда какого ждут. Типа: небесно воссиявший Покров Богородицы в формате Ванькиной косынки. Или — явление Христа народу на реках Угрянских. Или — претворение воды в вино в Рябиновке Галилейской. Не, делать из Угры спиртопровод я не буду — рыба передохнет. Нам её ещё по осени поймать надо будет, засушить-засолить и всю зиму кушать. Нечего запасы еды переводить попусту.

Наконец, Аким закрыл рот и высказал общее впечатление:

— Индо ладно. Ещё чего скажешь?