Наизусть (СИ)

Она хотела уже выйти, как вдруг заметила на каком-то диванчике знакомый тёмно-зелёный шарф. Она помнила его на шее рыжего мальчика, и это было правильно; но она вдруг снова не смогла себя контролировать — сорвалась с места и, оглядываясь по сторонам, быстро схватила его и запихала в огромный карман пуховика. Она даже не успела спросить себя, что она делает, лишь потом удивлённо округлила глаза; но ничего уже исправить нельзя было. Пора уходить.

Словно в трансе выбежала из галереи, шарахаясь от каждого прохожего, бледная, словно призрак. Ещё хранившая его запах лёгкая ткань жгла ей ладонь. На сей раз она не была счастлива.

*

Когда весной валит хлопьями снег, всегда происходит что-то нехорошее. Чувство тревоги не покидает её ни на минуту, забирается под кожу, отравляет кровь, заставляет сердце стучать быстро-сдавленно.

Она рисует в своей комнате. Тут всегда холодно и темно — лишь маленький светильник. Кровать застелена и тоже холодна, она ведь тут спит. Когда она хочет забраться в свою собственную кровать, отец начинает кричать, что она его не любит.

Она тихо дышит, пока за тонкой запертой изнутри дверью, отец и его друзья с шахты поют какие-то песни под музыку из телевизора. Она звучит громко. А их голоса — развязно, языки заплетались и вставляли неприличные выражения через каждое слово. Она старалась быть тихой, как мышка. Её девиз по жизни — будь тихой, и тебя не заметят. Даже когда отец кричит:

— Анька! Выходи, чего застряла! Чего засела, как запечный таракан!

Сердце замирает, но она игнорирует. Игнорирует пьяный грубый смех. Когда его голос звучит второй раз, и гораздо злее, в животе затягивается спираль. Когда он уже начинает ломиться в дверь, крича, что выпорет её, приходится встать и открыть дверь. Он тут же выталкивает её за руку, выставляет вперёд себя, кладя широченные ручищи на худые плечи и показывая гостям. У них у всех — такие же сальные глаза и красные пьяные рожи.

Ей хочется спрятаться, уйти, исчезнуть во мраке Вселенной — восстановить равновесие. Она явно была здесь лишней.

Она всегда была лишней.

Ей страшно. По-настоящему.

Она хочет выбраться из его ладоней, но он держит крепко и с гордостью говорит:

— Вот моя Анька, смотрите, как выросла.

И бьёт её по заднице. Её щёки пылают, а на глазах выступают слёзы, когда несколько мужчин начинают смеяться. «Можно мне уйти?», — шепчет она, но он ведёт её к столу, где она стоит, сжав руки впереди и глядя в одну точку.

— Ух ты, какая красавица, — говорит какой-то мужчина и пытается приблизить её к себе, тянет к ней свои ладони, но она отбегает с бешено стучавшим сердцем и округлившимися глазами. Встаёт за спину отца. Внутри зреет что-то; оно готово скинуть её с края пропасти. Она всё ещё держится за остатки камней.

Отец хмурится, злится, вытаскивает её за запястье из-за своей спины.

— Не позорь меня, бля, — шипит он. — Чего такая пуганая? А ну быстро подошла и поздоровалась.

Она несмело идёт, дыша, как загнанная лошадь, всхлипывая. Кидает последний отчаянный взгляд на отца. У них такие же руки. Красные, большие, жилистые. И глаза — сально смотрят на её тело.

Это «поздорованье» заканчивается тем, что мужчина сажает её к себе на колени. Она застывает, как пружина. Перед глазами встаёт пелена, мир снова разбивается на кусочки. Её так тошнит, что дрожат руки, дрожит всё тело. Горячее дыхание в шею. Запах чего-то резкого. Её сейчас вывернет наизнанку.

— Какая худенькая, — мурлычет мужчина и целует её в щёку. Она еле выдыхает. От ужаса сковывает тело. — А помнишь, как ты у меня в детстве так же на коленках сидела? Такая маленькая, сладенькая…

А помнишь, как ты у меня в детстве так же на коленках сидела?

Внутри что-то лопается с треском. С резким, оборванным звуком лопнувшей гитарной струны.

Она выпутывается из захвативших её в плен рук, бешено отбиваясь, и резко вспрыгивает с колен, как ужаленная. Зрачки бешено вращаются вокруг себя и ничего не успевают схватить — в ушах вата, перед глазами пелена. Выставляет вперёд дрожащие руки и громко, визгливо кричит срывающимся голосом:

— Не трогайте меня! Не подходите!

В горле что-то сжимается, она больше не может дышать. На неё резко наваливается мир, со всеми этими запахами рыбы, спирта и чего-то ещё, с пьяным противным смехом низких мужских голосов. Отец снова хватает её за запястье и тянет куда-то:

— Ты, блять, охуела? Как со старшими разговариваешь? Давно по морде не получала?

Она слышит это и ещё сильнее что-то кричит, уже не понимая, что. И резко дёргает руками — впервые. Отходит назад. Нащупывает бёдрами тумбочку и, не поворачиваясь к ним задом, достаёт из него пистолет и выставляет перед собой, крича:

— Не подходите! Не подходите!

Никто больше не подходит. Она слушает пару секунд тишину, слепо глядя на лица и ничего не видя перед собой, а потом вдруг бешено срывается с места и бежит из квартиры. Лишь по пути захватывает рюкзак, лежащий в прихожей, зачем, сама не поняла. Это было механическое движение. Но она вдруг отчаянно понимает — больше она сюда не вернётся.

Никогда. А в рюкзаке — её всё. Её рисунки.