Наизусть (СИ)

«Скоро — это когда?», — подумала она. Раньше, чем у неё остановится сердце?

— Ну вот, не успели даже запаниковать, — мягко улыбнулся он ей. И посмотрел. Посмотрел так, как она желала и одновременно не желала. Как на что-то одушевлённое.

Он рассматривал её недолго, но внимательно. Светлые голубые глаза скользили по шапке, по пуховику. По тонким ногам в чёрных колготках. А из-под куртки вываливался серый подол длинного платья. Она не заботилась об одежде, потому что отец никогда не заботился. Была тётя Люба, которая раз в год жертвовала какой-нибудь своей растянутой кофточкой. Так было почти всю жизнь. Тучная тётка, сестра отца, цокала языком, качала головой: «Жалко, жалко девочку», и с барской руки отдавала ей какую-нибудь одёжку своих дочек, которые давно уже выросли и сейчас имеют своих детей — её племянников, у которых она воровала краску. Будучи маленькой, она сначала радовалась новым вещам — как же, что-то новенькое! — но после первых насмешек одноклассников стало неудобно. После первых презрительных взглядов (а она не понимала, в чём причина, но потом сравнила себя с другими и вдруг поняла) кофточки и длинные юбки хотелось сжечь. Но у неё не было другого выбора. Один раз она сохранила немного денег с тех, которые отец выделял на продукты, и купила себе новое платье. Она была так счастлива. Больше не будет этих косых взглядов. Больше не будет… всего вот этого.

Отец, увидев новое красное платье, побагровел. Сначала он, схватив её за запястье, долго орал, допытываясь, какой «ёбырь» купил ей это платье, а потом стянул его с неё, рыдающей, и порезал прямо у неё на глазах тонкую ткань. У неё сохранились кусочки ткани. Она сшила их снова красными нитками по памяти, неумело. Иногда она надевала его перед зеркалом, смотрела, как нелепо оно выглядит (неправильное платье для неправильных принцесс, для чудовищ — вторая кожа, сшитая по кускам крупными стежками), и плакала, зажимая рот себе ладонью.

Она больше не заботилась об одежде. Научилась втягивать голову в плечи, представляя, что её не существует. Убеждая людей: «Не смотрите на меня! Этого существа не существует». И люди верили.

Но когда он посмотрел на неё вот так, как будто она была кем-то настоящим (возможно, даже человеком), под кожей у неё вдруг родились насекомые и зажужжали, зажужжали, заставляя её нервничать, ёрзать, бояться его взгляда. Бояться смотреть на него (ведь когда он смотрел так в упор — она не могла смотреть на него).

Зачем ты на неё смотришь, человек? Она ведь недостойна твоего взгляда. Посмотри лучше на стены, так всяко лучше.

— Меня зовут Артур, — сказал он, дружелюбно улыбаясь. «Знаю», — хотелось сказать ей. Она на него не смотрела, но точно знала: рыжие волосы растрёпаны, джинсовая куртка распахнута, чёрная футболка торчала, фенечки радужные на запястьях, ухмыляющийся уголок рта, ленивый взгляд. Она ведь знала это наизусть. — А тебя как нарекли?

Она отвернулась к стене и стала водить по какой-то наклейке пальцем. Сердце бешено застучало. Движения были нервны. Он что-то сказал ещё, но она притворилась, что не слышит; и в ушах и правда словно стояла вата.

У чудовища нет имени, нельзя такое спрашивать.

Он недоумённо пожал плечами, вздохнул, пробормотал что-то типа: «Не хочешь, как хочешь», сел на свой рюкзак и залип в телефоне. Она снова могла украдкой на него смотреть. И в ней снова поднималось благоговение.

Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать. Двадцать пять. Их не вызволяли, а тишина казалась звенящей, навязчивой. Он поднялся, снова позвонил диспетчерам, недовольно спросил, когда их собираются вызволить. Ответили — как раз. И в этот же миг лифт снова поехал.

Он взял свой рюкзак, надел на плечо и встал перед дверьми. Она — за его спиной. И вдруг она заметила кое-что — на рюкзаке висел почти отколотый красный значок с каким-то героем. На одной иголке, не закреплённый в булавке. На расстоянии локтя — протяни руку, возьми и положи в карман.

Кровь бросилась в голову, и она, ни о чём не задумываясь, быстро вытянула руку и проворно отколола пальцем значок от рюкзака — бесшумно, он ничего не заметил, смотря в свой телефон. Она положила его в карман.

Двери лифта раскрылись. На её губах играла счастливая улыбка.

*

Однажды она задержалась после школы, чтобы положить в почтовый ящик рыжего мальчика свой рисунок (она рисовала его ужасно долго, улыбаясь нежно, пытаясь сделать именно тот медный оттенок его волос). Она воровато оглядывалась. На конверте было написан его адрес печатными, но слегка пляшущими буквами. Пульс зашкаливал. Едва она бросила конверт — сразу же выбросилась на улицу и начала ходить по двору, прижимая ладони к пылающим щекам и стараясь успокоить дыхание.

Едва она зашла в квартиру, сразу почувствовала запах спирта от одежды отца. В груди что-то беспомощно похолодело. Она бесшумно сняла пуховик, повесила его, хотела уже идти в комнату, как он появился в прихожей. С бешеным, перекошенным лицом.

Она застыла и затаила дыхание, сжав руки в кулаки; ногти больно впились в ладони. Лицо сразу превратилось в тень.