Накануне

- Какое там... наблюдение! - зло сказал кто-то рядом. - Шпиков сейчас на улицах днем с огнем не сыскать: им нынче не до наблюдения. Провокация, ясно же!

- Только не Наташа! - сжала руки Марина. - Не может быть она! А явка... Я думала, теперь мы все равно вышли уже из подполья, теперь можно... Не нужно уже по-старому... ведь все равно все на виду... И никто не смеет... Товарищ, верно сказал: они все попрятались, охранные... Донести она никак, никак не могла. Я голову отдам... И она здесь, с нами. Мы сейчас же все выясним. Наташа!

Наташа стояла в стороне, у горластой, нелепой, смешной, широченным круглым ртом вверх пятившейся безобидно мортиры. Сегодня она - за Маришей всюду, неотступно, как тень. Она пошла на зов, улыбаясь. Но улыбка сбежала с губ, как только она увидела лица комитетских. Что-то случилось. Молчат все. И у Марины глаза безумные...

- Ты говорила кому-нибудь, что была вчера на Сапсоньевском?

Вопрос был такой неожиданный, что Наташа не сразу ответила. Говорила? Кому? Что такое? В чем дело? Ведь листовка же вышла: она сама видела. А теперь у Марины губы дрожат, и...

Василий окликнул сухо:

- Вы, может быть, все-таки ответите?

- Товарищ Марина! Наши ребята где?.. Отбился, не найду.

Голос веселый, задорный. Все обернулись.

- Никита! Мы уж думали - пропал парень!

Никита, кудрявый, смеялся. Поперек лица, через бровь, через глаз, черный женский платок, перевязка.

- Небось! Разве с нашими пропадешь! В полицию действительно что стащили. Да ребята с Лесснера, соседи, прослышали - распатронили участок. Давно, между прочим, пора было: как заноза, сидел в районе. А вы тут о чем? Чего народ стоит?

Он перевел глаз на Наташу. Наташа помертвела. Как она не узнала его тогда... у аптеки. Правда, все лицо было в крови... Никита присвистнул протяжно.

- А, полицейская милосердная. Опять к нашим подобралась?

Марина вздрогнула всем телом. Комитетские сдвинулись.

- Полицейская?

Никита кивнул.

- Когда меня в участок волокли, я ее видел. С полицией.

Наташа разрыдалась навзрыд. Комитетские переглянулись, сдвинулись тесней. Марина прошептала совсем побелевшими губами:

- Не может... Не может этого быть... Даже случайно!.. Говори! Говори же, Наташа!

По улице прокатился говор и свист. Кто-то крикнул звонко:

- Солдаты идут! Дружинники, в цепь!

- Здесь! - рванулся Никита. Он вытащил из-под полушубка револьвер и побежал вперед, опрометью, расталкивая стоящих.

Василий отвел глаза от Наташи на комитетских.

- Ну, сейчас в этом деле некогда разбираться. А разбираться придется...

- На завод ее, к нам, с кем-нибудь из наших отправить, - глухо сказал Иван. На Маришу, с минуты той, как Василий сказал о Куклине, он не поднял глаз. И это было до рези сердечной, до несказанности больно. - Пусть до времени в караульной запрут.

Марина схватила Наташу за руку. Сквозь перчатку Наташа почувствовала холод Маришиных пальцев.

- Нет... не надо!.. Я сама... Я сама ее приведу... ручаюсь... Я знаю, наверное знаю, она ни при чем. Слышите, товарищи, ручаюсь!

Еще раз пристально оглянул Наташу Василий.

- Что ж... Ручайтесь и дальше, - сказал он, слегка поведя плечом. Идемте, товарищи; наши уже двинулись.

Глава 27

Две и одна

День, яркий, посумрачнел. Черными казались знамена. И кругом, по шеренге, товарищи хмуро глядели на всхлипывающую беззвучно Наташу, на бледное Маришино лицо. Словно стенка встала. Не поверить, а - так. Первый раз за все время, а ведь год уже, нет, больше даже, как она в организации, первый раз посмотрели на нее товарищи недобрым глазом. Даже Иван. Точно и на нее легла от Наташи, от подозрения, от страшного слова, черная, смертная тень. "Точно"? Нет. Легла.

Должна была лечь. Если б не с нею, с другим кем-нибудь из товарищей случилось, - и она, наверно, - конечно! - так же, как Иван, как комитетские... Но не могла же она сказать, не заступиться, когда она наверное знает: не Наташа.

Или - не надо было?

- Марина...

Марина ответила быстрым шепотом, не глядя, не повернув головы:

- Не говори. Не могу. Я знаю, что не ты... Но надо же всем не мне, доказать, что он ошибся, Никита.

Голос, сдавленный, срывом, дошел, заставив Марину еще тесней, до боли, сжать зубы.

- Он не ошибся... Но я... случайно, на улице... Только перевязать... Раненый... Так много крови. Он бы умер.

- Ну, и умер бы, - жестко сказала Марина - Тебе и сейчас даже все равно - кто?

Наташа опустила голову ниже. Все равно. Конечно. Для врача все люди равны в страдании. Иначе она думать не может, не может чувствовать иначе. А они не хотят понять: Мариша, Никита этот, - все, что были у Арсенала. Она - по человечеству, а они за это: "полицейская милосердная"...

Она не ответила и опять заплакала тихо.

И мыслей нет. Впереди поют. Вышли на Невский. Слева, от Знаменской, частая донеслась стрельба. Наташа подняла голову. Ясно в памяти: Троицкая площадь, треск залпов, бегущие люди - и трупы, трупы на мерзлых, прикрытых белым камнях... Лечь - так. Все равно, какая жизнь теперь... когда как... клейменая... Несправедливо, пусть, все равно, не легче от этого...